Пиранья. Звезда на волнах

– Ох, эти белые… – тихонько рассмеялась девушка, лежа в его объятиях. – Ты только что стал полновластным хозяином восточной женщины – и даже не попытался в цветистых романтичных выражениях выразить ей за это благодарность…

– Милая, если бы я умел! Из меня жизнь столько лет выбивала всякую романтику… – сказал Мазур чистую правду, касавшуюся как принятой личины, так и его настоящего. – Ты прелесть, ты чудесная девушка… Вот и все, что способна придумать моя приземленная европейская душа… А как вообще в таких случаях обязаны себя вести романтичные восточные мужчины?

– Я тебе выдам страшную тайну, – сказала Мэй Лань. – Восточные мужчины в таких ситуациях романтики избегают. Тысячелетние традиции, милый. Не полагается проявлять перед женщиной чувства… Иначе лицо потеряешь.

– Ну вот, а требуешь…

– Но я же современная восточная девушка, – сказала Мэй Лань. – Уже испытавшая влияние западной цивилизации… Мне хочется и романтических признаний, и нескрываемых чувств…

– Я постараюсь, – пообещал Мазур. – Когда вернемся в город, я тебе назначу свидание, и мы будем гулять, держась за руки, и где-нибудь под благоухающим деревом я тебя поцелую…

– Вот это уже по-настоящему заманчиво.

– Насколько я знаю, здесь не возбраняется целоваться на улицах?

– Милый, в этих краях многое не возбраняется. Возбраняется главным образом одно: задавать неуместные вопросы… Ты никогда не слышал историю о фельдмаршале Митаеси и его жене?

– Не доводилось.

– Дело было в конце прошлого века, – сказала Мэй Лань напевным и таинственным голосом, каким рассказывают страшные сказки. – Был такой японский фельдмаршал. Пока он воевал с корейцами, супруга его, как деликатно выражаемся мы, азиаты, вела себя несколько не так, как приличествует супруге самурая. Фельдмаршалу, как водится, настучала какая-то добрая душа. Он вернулся, вошел в дом – и больше никто и никогда его супруги не видел… Через десять лет он женился вторично.

– А куда ж она девалась? – с нескрываемым любопытством спросил Мазур.

– Никто не знает. Сам понимаешь: ни один полицейский не рискнул бы войти в дом самурая и фельдмаршала, чтобы задавать неуместные вопросы… Не полагается вопросы задавать, знаешь ли. Неприлично. Все, что происходит в доме почтенного самурая, – его сугубо личное дело.

– Да, хорошо быть самураем…

– Куда уж лучше… А ты деликатный человек, Джимми.

– Это почему?

– Даже не пытаешься, пользуясь моим разнеженным состоянием, поднять вопрос о процентах и доле…

– А у тебя, правда, разнеженное состояние?

– Ага…

– Ну так к чему пользоваться женской слабостью? – великодушно сказал Мазур, легонько гладя кончиками пальцев окрестности того, что на местном куртуазном языке именовалось «жемчужницей». – Потом поговорим. Все равно никуда нам друг от друга не деться. Самое хорошее в нашем мире – когда сочетаются и деньги, и чувства, гармонично дополняя друг друга, тогда все получается проще и легче, дорога к цели прямее…

– Поздравляю, – сказала Мэй Лань. – Начинаешь проникаться восточной философией.

– Ну да? – искренне удивился Мазур. – А я-то думал, что сам это придумал…

– Увы, милый… Все, что только есть на свете, давным-давно в Азии придумали – я имею в виду не вульгарные технические новинки, а достижения мысли человеческой…

Мазур решил не вдаваться в теоретические споры. Ему и так было хорошо. Хоть и крылось за всем происходящим обоюдное лицедейство, все равно приятно было лежать на свернутом парусе, словно в колыбели, легонько покачиваясь вместе со шхуной, держа в объятиях очаровательную, тобою утомленную девушку, особенно когда над головой такие звезды, вокруг безмятежно простирается теплый океан и лунная дорожка…

Словно ревун могуче взвыл прямо у него над ухом. Усилием воли он заставил себя не шевелиться.

Нет, ошибиться не мог…

Из своей колыбели он отчетливо видел левее лунной дорожки, примерно в полукабельтове от шхуны, торчавший из воды предмет – горизонтальный овал, колыхавшийся в ритме, не совпадавшем с игрой лунного света на морской глади. Решительно не совпадавшем. Потому что все тут зависело не от волн, а от движений аквалангиста, наблюдавшего сейчас за шхуной в перископ. Снабженный, надо полагать, прибором ночного видения.

Он не пошевелился, не изменил позы. Молниеносно просчитав, как выглядит палуба с точки зрения чужака, понял, что их с девушкой наблюдатель не видит. Отчего не стало легче, отнюдь…

Ошибиться он не мог – сам умел пользоваться такой вот штукой и тренирован был замечать все инородное на поверхности воды. Значит, вот так… Нигде в море не видно огней корабля, но это ни о чем не говорит – их и не должно быть видно, корабль мог остаться где-то далеко отсюда, и подводные пловцы прошли своим ходом несколько километров.