Пират

— Я горжусь вами, — продолжала она. — Всеми. Кое-кто смотрел на нас с недоверием и скептически. Они говорили, что из женщин, в особенности из арабских женщин, хорошие солдаты не получатся, что они годны лишь для того, чтобы готовить пищу, наводить в доме порядок и ухаживать за детьми. Мы доказали, что эти люди ошибались. Вы члены «Аль-Ихва». Вы равноправны со всеми мужчинами в нашей армии. Вы прошли то же обучение, что и они, и все умеете делать не хуже любого из них.

Женщины по-прежнему слушали молча. Она высокопарно продолжала:

— У вас будет ровно один час упаковать личные вещи и приготовиться к отъезду. С каждой из вас я поговорю лично и вручу назначение. Это назначение, повторю еще раз, не может вами обсуждаться между собой. Оно только ваше и является в высшей степени секретным. Всякое обсуждение вашего индивидуального назначения будет считаться изменой и караться смертью — потому что малейшая ошибка в оценке человека, которому вы доверились, может стоить жизни многим вашим товарищам.

Она направилась к двери, затем снова повернулась к ним лицом:

— Ан-наср! Я приветствую вас. Да хранит вас Аллах! — ее рука вздернулась в приветствии.

— Ан-наср! — прокричали они в ответ, и ответили таким же салютом. — Идбах ал-аду!

Сразу в казарме стало шумно, как только дверь закрылась за ней.

— Это неспроста. Должно случиться что-то важное.

— На целый месяц раньше срока, про который говорили.

— Что-то случилось.

Лейла не принимала участия в пересудах. Она открыла свой шкафчик и выложила из него одежду, в которой приехала в лагерь. Молча сложила свою форму и прочие вещи в стопку на койке. Даже лифчики, трусики, туфли, ботинки и чулки — все было аккуратно сложено.

Она открыла небольшой чемодан, что привезла с собой. Достала из него синие джинсы, купленные во Франции как раз перед отъездом сюда, и надела их. Вот когда она поняла, как изменилось ее тело. Джинсы, бывшие в обтяжку, теперь болтались на ней. Даже рубашка была просторна, и она закатала рукава — они вроде бы даже стали длинней. Завязала рубашку узлом на поясе и надела мягкие сандалии. Уложила расческу, щетку и косметику, затем тщательно проверила шкафчик. Он оказался пуст, и Лейла осторожно захлопнула его.

Села на койку и закурила. Другие женщины рассуждали, что взять с собой, что оставить. Соад посмотрела на нее:

— Ты надела свою одежду?

Лейла кивнула.

— Начальница сказала — личные вещи. Это все, что у меня есть личного.

— А как же форма? — спросил кто-то еще.

— Если они хотят, чтобы мы ее забрали, им надо было так и сказать.

— Я думаю, Лейла права, — сказала Соад. Она повернулась к своему шкафчику. — Я, пожалуй, с удовольствием надену свое ради перемены. — Через минуту она заахала: — Ничего же не годится! Все велико!

Лейла рассмеялась.

— Это не так уж плохо. — Она загасила сигарету. — Представь, зато какое удовольствие ты получишь от новых вещей, когда обзаведешься ими.

Когда она выходила из казармы, солнце как раз вставало из-за гор. Утренний воздух был чист и прозрачен. Она несколько раз глубоко вздохнула.

— Готова? — раздался позади нее голос Хамида.

Она обернулась. Он стоял прислонясь к стене, с неизменной сигаретой во рту.

— Готова, как была всегда готова, — ответила она.

Он пристально посмотрел на нее.

— Ты не такая, как другие, ты это знаешь.

На это она ничего не сказала.

— Тебе не надо было этим заниматься. Ты богатая. Ты могла иметь все, что тебе захочется. — В глазах сирийца было уважение.

— Ты так думаешь? Откуда тебе знать, что я хочу?

— Ты же не веришь всей этой пустопорожней болтовне? — усмехнулся он. — Я прошел три войны. Всякий раз бывало одно и то же. Лозунги, стрельба, угрозы, обещания отомстить. А когда начинали свистеть пули, все на этом кончалось. Они поворачивались и разбегались. Только политики без устали идут в наступление.

— Быть может, когда-нибудь будет по-другому, — сказала Лейла.

Он выудил еще одну сигарету из кармана и прикурил ее от предыдущей.

— Как по-твоему, что будет, если мы отвоюем обратно Палестину?

— Народ получит свободу, — сказала она.

— Будет свободен от чего? Свободен подыхать с голоду, как все мы? При всех деньгах, которые текут в арабские страны, народ по-прежнему голодает.

— И это тоже должно быть изменено.

— Ты думаешь, Гуссейн, нефтяной шейх, да тот же твой отец с его принцем — захотят добровольно поделиться с народом тем, что имеют? По крайней мере сейчас они должны что-то предпринять. А если мы победим и давление на них прекратится, что тогда? Кто заставит их делиться? Да никто! Они только будут богатеть все больше и больше.

— Это будет зависеть от народа, как их заставить перемениться.

Хамид горестно засмеялся:

— К сожалению, вижу, что на этом моя работа закончена. Здесь было не плохо. Теперь надо найти другую.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она. — Они тебе не дали другое назначение?