Пират (сборник)

Только стаи диких голубей гнездились в куполе и нарушали безмолвие.

Посредине, между острогом и церковью, приютился маленький деревянный домик-сторожка. Он казался совсем крохотным и незаметным. В нем жила овдовевшая сторожиха с двумя рыжими детьми.

Берег по другую сторону реки был низкий, болотистый. Вдоль тянулись длинные, вросшие в землю красные кирпичные строения, похожие на сараи. От них круглый год шла удушливая вонь. Здесь стояли знаменитые кожевенные заводы. Летом вонь усиливалась, становилась невыносимой и отравляла окрестности.

Сразу же за красными кирпичными корпусами заводов начинались узкие, путаные улочки Заречья. Маленькие, деревянные домики лепились к самым стенам заводов.

Обитатели Заречья давно принюхались и притерпелись к непрерывной вони и почти ее не замечали. Большинство из них в Заречье родилось и выросло, они с детства работали на этих заводах и насквозь пропитались вонью. Горожане узнавали зареченцев по запаху.

Поздней осенью иногда бывают такие дни, когда после томительно долгой непогоды и слякоти вдруг с утра по-весеннему ярко засветит солнце. Чистое, словно выскобленное небо высоко висит над землей, а в садах, среди голых деревьев, красуются на солнце желто-зеленые тополя и оранжево-красные клены. Кажется, вот-вот набухнут почки на ольхах и липах и голые ветви их снова покроются зелеными, клейкими листьями.

В такой солнечный осенний день худой арестант, небольшого роста, широкоплечий, ходил по камере. Мешки под глазами, отросшая черная бородка яснее слов говорили, что в остроге он уже не первый день, а по легким следам загара на скулах можно было догадаться, что ему удалось захватить немного весеннего солнца.

Старческой, расслабленной походкой он сновал от окна к двери. Шесть шагов вперед, шесть назад, и так десятки, сотни, тысячи раз в день. На черном асфальте пола он протоптал белесую дорожку.

По временам арестант подходил к окошку и подолгу, не отрываясь смотрел в него.

Кусок пустынного неба – все, что он видел. Но там – за решеткой – воля. Здесь – грязная камера с железной койкой, привинченный к стене железный столик, облупленные стены и гладкая дверь с глазком посредине.

От яркой голубизны неба рябило в глазах; он тряс головой и снова начинал бродить по камере.

«Топ… топ… топ…» – однообразно и глухо стучали по асфальту его подошвы. Стены душили звук. Горела голова, стучало в висках, лихорадило. Арестант сжал холодными ладонями голову и застонал.

В тюрьме он сидел не первый раз, и ему знакомы были эти приступы временной слабости. Прежде арестант умел бороться с ними, но сегодня не находил в себе сил. Ему ни на минуту не удавалось забыться и даже мыслью уйти за пределы камеры.

В коридорах, за стеной, вверху, внизу, нигде не было слышно ни малейшего звука. Ничто не отвлекало внимания. Только изредка слышался еле уловимый шорох. Это тюремный надзиратель в мягких туфлях подкрадывался по мягкой дорожке к двери и заглядывал в глазок.

И толстая, литая железная дверь с минуту пристально смотрела на арестанта живым человеческим глазом.

Хотелось упасть на пол, биться головой о стены, кричать, кричать, сколько есть силы, чтобы оглохнуть от собственного голоса…

– Раз, два, три, четыре… десять… двадцать… сто… – арестант считал шаги. Только бы отвлечься, не думать, не чувствовать, не мучиться, не сдаться! – Две тысячи пятьсот… – механически отсчитывал он и думал о другом.

От беспрерывной ходьбы одеревенели ноги, ныли колени, кружилась голова и горло давили спазмы.

Пошатываясь, добрел он до табурета и упал головой на привинченный наглухо к стене железный столик. На миг стало легче от прикосновения к холодному металлу. Он устало закрыл глаза и… услышал шаги.

Медленные и торопливые, громкие и едва слышные, справа и слева, вверху и внизу – везде слышались шаги.

Тонкая металлическая крышка стола улавливала звуки, бережно хранила их и теперь случайно выдала тайну.

Арестант слушал не отрываясь, как слушают музыку.

Кругом были люди!

Знакомые лица товарищей, сидящих здесь бок о бок с ним, встали перед глазами.

Он больше не чувствовал себя одиноким. Даже мысль о судьбе сына мучила меньше. Поживет у Воробушкина. Не оставят товарищи.

Воробушкина – человека огромного роста с изуродованным лицом – знал весь город. Родился Воробушкин на Кавказе. Мальчиком он попал на нефтяные промыслы в Баку и очень рано сдружился с революционерами. В те годы это был красивый, веселый, немного простоватый, всегда улыбающийся юноша. Но этот юноша лучше всех умел выполнять самые опасные поручения. С тех пор много пережил и перенес этот человек. Он потерял жену, детей и даже фамилию.

Давно еще, за непомерно длинный рост, его прозвали «Дядя, достань воробушка». Кочуя по тюрьмам, он утратил свою трудную армянскую фамилию, состоящую почти из одних согласных букв, и превратился в Воробушкина.

Воробушкин появился в этом городе три года назад. Летним жарким утром он вместе с другими пассажирами сошел с парохода на берег.