Пиратская история

— Выполняй! — прервал его адмирал.

И, глядя вслед Жаклону, покачал головой:

— Вот дурак же…

10

В капитанской каюте Фил присел на койку. Устало взъерошил волосы. Хольк, флаг, монах… Жаклона, конечно, из капитанов придется убрать. Слишком он еще глуп для капитанства. Пусть будет кормчим, это у него получается, а командовать над ним должен кто-то другой, посолиднее. И про мертвый хольк Жаклон, наверное, напривирал куда больше, чем было на самом деле, это как пить дать…

Открылась дверь, и Жаклон втолкнул в каюту монаха.

Тот едва удержался на ногах.

— Жаклон, — сказал Фил, — крикни на берег, чтоб позвали Гоура. Пускай смотаются за ним в тюрьму, на лошадях, мигом, туда и назад!

— Ну, — произнес Фил, оставшись в каюте наедине с монахом, — здрасьте… Что хорошего скажешь, парень? Как поживает папа римский, не знаешь? Мы тут за него очень беспокоимся. Как он там, в Риме? Не тоскует?

— Думаю, у него есть много причин для печали.

— А у тебя?

— Тоже.

— Жить хочешь? — внезапно спросил Фил.

— Конечно, — спокойно ответил монах.

— Понял уже, что ждет тебя в нашем городе?

— Да.

— Мне приятно, что ты не валишься на колени и не лижешь мои сапоги, — сказал Фил. — Присаживайся.

— Благодарю. Вы очень любезны.

Монах сел на табурет, привинченный к полу. До того, как пинасе оказался в руках пиратов, он принадлежал какому-то богатому испанскому купцу. Его просторная капитанская каюта была обставлена изящной мебелью. Погибший предшественник Жаклона хоть и был коренным фрис-чедцем, смотрел на это сквозь пальцы. Жаклон же, не терпевший роскоши, первым делом повыбрасывал из каюты всю прежнюю мебель, заменив ее на матросскую койку, два табурета и дощатый стол. Свою одежду он вешал на им же вколоченные в стенку ржавые гвозди с огромными круглыми шляпками.

Монах, подумал Фил, от своей веры, ясное дело, не откажется, не тот фрукт, видно по глазам. Но держит себя с достоинством, да, с достоинством… С таким человеком даже просто так приятно потолковать, прежде -чем взбешенный Жаклон расправится с ним. Надо же хоть когда-нибудь попять, что это за люди такие — святоши, и что их заставляет надевать рясу. Вот этот, к примеру. Мог бы стать заправским моряком…

Адмиралу перехотелось расспрашивать пленника про мертвый хольк, про исчезнувшую с холька команду, про историю с флагом. Все это, скорее всего, жаклоновские враки. Фил был в этом уверен почти наверняка.

— Монах, — сказал Фил, — когда мы закончим этот разговор, тебя убьют. Как я понимаю, ты не собираешься молить меня о пощаде?

— Нет.

— Значит, я в тебе не ошибся, — Фил был доволен своим умением с ходу разгадывать, кто есть кто.

— Другие — молят? — спросил монах.

— Еще как! Таких проще укокошить сразу, чем наблюдать, как они позорят себя. Мы берем в плен только тех, кто потверже, поупрямее. Из них потом получаются пираты что надо, — адмирал прицокнул языком. — Я забыл представиться. Меня зовут Фил. Я адмирал этого острова.

— Рад познакомиться. Если вы…

— Чему радуешься-то? — перебил его Фил.

— Знакомству.

— А-а, — Фил недоуменно хмыкнул. — Ну, продолжай…

— Если вы позволите, пусть мое имя останется при мне. Можете называть меня просто монахом. Но, однако, если вы настаиваете, я могу и…

— Нет, не настаиваю. Это твое дело. Когда-то, много лет назад, в нашем городе, жил один человек, его звали Чед. Но своего настоящего имени он так и не назвал. Здесь это никого не удивляет… Ты, монах, я вижу, смышленый человек. Растолкуй мне, будь добр, что там у вас творится, в вашей Европе. До нас, через пленных, доходят разные слухи.

— О чем?

— Так, насчет ваших тамошних предводителей… В Ватикане, говорят, сущий бордель. Святоши своих же травят ядом, это правда? Одному папе римскому подсунули пилюлю с ядом, другому, третьему… Это правда? — повторил Фил.

— Ходят слухи, — подтвердил монах, на его лице появилась горькая улыбка.

— Что они там не поделили? Власть? Деньги?

— Несчастные люди. Я им сочувствую.

— Кому? Тем, кто был отравлен?

— Да. И тем, кто отравил их, тоже.

— Какой ты, однако, добряк, — Фил усмехнулся. — Но ты же подчиняешься этим, из Ватикана. Боишься их?

— Не боюсь. Но я их люблю и сочувствую им.

— Да? Любопытно, — Фил оживился, — Не понимаю, как это можно любить и тех, и этих? Всех, значит, уважаешь?

— Любить друг друга должны все. А уважать — это когда есть за что, это надо заслужить.

— Может, и так, — задумчиво произнес Фил. — Но — любовь! Я не говорю про любовь между мужчинами и женщинами. Я — про любовь вообще, между всеми людьми. Ты же про нее говорил?

— Именно про нее… Любовь дана каждому, от рождения и до смерти. Любовь к ближнему. Она всегда есть в человеческой душе. Но не все пользуются этим дарованным им счастьем.

— Кто же его даровал?

— Господь.

— Ну, начались сказки, — Фил сердито засопел. — Господь… Мы его называем небесным дураком, да будет тебе это известно! Дураком, которого никогда не было и нет.

— Я соболезную вашему горю.

— Горю?

— Да. Я так думаю. Но Господь не в обиде на вас.

— Тоже, как и ты, сочувствует нам?

— Да, конечно.

— Значит, мы, по-твоему, тоже несчастные?

— Увы!

— А ты — счастливый?

— Я об этом не думал.