Пиратское братство

– Мерси, месье, – ответил Фомка с неприятной миной на губах. – Передай привет Новгороду и прощай! Ты хороший друг, но мне не подходишь.

Глава 34 Ивонна

Наступила осень, и Пьер всерьез стал задумываться об отъезде. Он уже собрался отправиться к устью Роны, когда неожиданно с Альп хлынул такой холодный ветер, что весь Марсель съежился от холода. В ноябре в воздухе уже порхали редкие снежинки, которые вихрями наносились в закоулки и лишь после полудня подтаивали.

Таких холодов даже старики не могли припомнить за всю свою долгую жизнь. А Пьер с удовольствием, вспоминая новгородские зимы, прохаживался по улицам и мечтал о том времени, когда вот так же он сможет пройтись по переулкам родного города.

В результате на Роне остановилось судоходство, замерли все перевозки грузов – никто не хотел надрываться, борясь с ветрами и противным течением. Дороги развезло так, что о дальней поездке нечего было и думать. Возчики втрое подняли цены, и мало кто отваживался пускаться в путь при таких холодах и ветре.

В порт перестали заходить корабли, рыбаки не могли ловить рыбу, и в городе сразу повысились цены на продукты. А люди пробирались по улицам, закутавшись в одеяла и платки, стуча по мостовым деревянными подошвами старых башмаков.

И неудивительно, что Пьер вдруг ощутил в себе какую-то тоску и опустошенность. Он не находил себе места, холод пробирал его до костей. Приходилось часто забегать в таверны, отогреваться за кружкой светлого вина, слушать разговоры завсегдатаев и ждать, когда погода улучшится.

В порту уже три корабля было выброшено на скалы, и теперь море грызло их корпуса, быстро заглатывая остатки. А Пьер с тоской в душе все бродил по улицам, кутаясь в новый кафтан и надвинув поглубже шляпу на глаза.

Недели проходили чередой, Пьер шатался без дела по городу, заходил в церкви, подолгу выстаивал перед статуями и изображениями Христа и святых, вносил деньги и молча уходил, провожаемый недоуменными, но благодарными взглядами священнослужителей.

Он стал все чаще задумываться о женщинах, провожал их взглядами, а молоденькие девушки постоянно привлекали его внимание. Он вздыхал, по-пустому злился на себя, но ничего не предпринимал. Он жил теперь один, ибо Фомка, как и обещал, не появлялся больше. Две его комнаты были холодными, неухоженными и мрачными, так что ему пришлось пригласить служанку для наведения порядка и поддержания квартиры в тепле и относительном уюте. Пожилая женщина молча убирала, топила камин, готовила и, за весь день не сказав и десятка слов, уходила, весьма довольная хорошей оплатой и тихим постояльцем.

В начале декабря, когда холода совсем взбесились и по камням улиц пробегали лишь редкие прохожие с красными носами, Пьер шел по улице, наклонившись вперед и придерживая шляпу рукой в перчатке. Он продрог, это теперь его сильно раздражало, и он все чаще вспоминал жаркую Индию или Мартабан.

Решив отогреться, он направился к таверне и у самой двери заметил фигуру закутанной в плед женщины. Когда он проходил мимо, она мимолетно взглянула на него, и он заметил большие, исключительной чистоты голубые глаза.

Пьер было прошел мимо, прекрасно сознавая, чем именно зарабатывает на жизнь женщина, которая стоит у двери, но потом замедлил шаг и резко обернулся. Глаза опять на мгновение окатили его своей голубизной, даже синевой. Он вспомнил заросшие васильками поля под Новгородом, оторопел, хотел еще раз увидеть эту синеву, но девушка опустила голову, и ее лицо быстро залилось густой красной краской. Кровь хлынула ей под кожу, а Пьер все стоял и смотрел, надеясь, что она опять глянет на него и он увидит синь ее глаз.

Помедлив немного, Пьер медленно вернулся и спросил:

– Мадемуазель, не согласитесь ли пройти со мной в таверну? Вы промерзли, я вижу, и вам стоит пропустить стаканчик вина.

Девушка вскинула свои ресницы, брызнула в него синью глаз, и краска опять залила ее щеки. Пьеру показалось, что она согласно кивнула, он осторожно взял ее под руку, и она сделала первый шаг. Потом они заспешили вниз по кирпичным ступеням в чадную теплоту таверны.

Пьер оглядел зал, выбрал место за длинным столом, где людей было поменьше, и повел девушку с собой. Воздух был теплый, пропитанный запахами кухни, жареного лука, нечистых полов и одежды, и табачного дыма. Некоторые моряки уже пристрастились к этому новому в Европе занятию, хотя многие и смотрели осуждающе на этих пионеров.

– Тут тепло и уютно, не правда ли, мадемуазель?

– Да, сударь, – едва слышно прошептали посиневшие от холода губы девушки, а Пьеру показалось, что голос у нее очень приятный и мелодичный.

Его хорошая одежда привлекла внимание хозяина. Подскочив, тот спросил:

– Чего прикажете подать, мадемуазель, сударь? – Он поклонился, заискивающе улыбаясь. – Все будет в лучшем виде, – и его лукавые глаза вроде бы подмигнули понимающе.

– Кувшин хорошего вина, жареную курицу, салат, – сказал ему Пьер и, обращаясь к девушке, спросил: – Пирожное, мадемуазель?

Лицо ее опять окрасилось густой краской, и Пьер с полуулыбкой повернулся к хозяину и добавил: