Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры

– Потому что ты хороший человек. У всех нас есть несколько лиц, это нормально, ограничивать себя, держаться в рамках установленных правил, а где-то находить отдушину. Это как снять на время тесные туфли. Человеческая природа…

– Но это же не повод мучить других. – Мне неприятно оттого, что Душечка ее выгораживает. Это что же, она пролезла в мою комнату, чтобы сказать, какая Дануся милая?!

– А что ты знаешь о том, что мучило Дану?

Все мое негодование будто наталкивается на незримую стену.

– Ты ведь не знаешь, – дрожащим шепотом добавляет пани Новак, и Данка кивает, выглядывая из-за платяного шкафа. Сплошь черные глаза больше не косят, кожа Даны белей фарфора, а волосы струятся по комнате, темной рекой утекая под закрытую дверь.

– Что с ней стало? Как это… случилось?

Пани Новак смотрит на меня долгим, по-кошачьи пристальным взглядом, будто прикидывая в уме, стоит ли делиться подробностями.

– Ее быстро нашли, будто она этого хотела. Тут неподалеку есть поляна…

…окруженная старыми буками. Если бы можно было посмотреть на нее сверху, то она показалась бы почти круглой, точно монетка. В ее центре чьи-то руки устроили углубление и выложили контур камнями. Пансионерки не раз жгли там костры, когда удавалось выбраться из-под строгого надзора. Жарили хлеб на веточках орешника. Водили хороводы и пели. Проливали кровь на угли.

– Она зачем-то сняла пальто и форму. Разулась. Только камею вашу…

…приколола на сорочку. А на шею повесила табличку «Набожность». И повязала длинный шарф.

– …только не свой. Твой белый, Магда. И это не дает мне покоя. Что ей стоило?.. Зачем?..

Чтобы подчеркнуть мою причастность, зачем же еще. Последний привет от бывшей лучшей подруги. Дана вскарабкалась по стволу, выбрала ветку попрочней и обвязала один конец шарфа вокруг нее. Она раньше говорила, что длинный шарф – так себе. А потом оттолкнулась от холодной коры и спрыгнула.

Я стою под буком и вижу, как взлетают ее руки к горлу, ногти в кожу до красных капель. Шея не сломалась. Дана хрипит, ноги пляшут. Долго. А я смотрю – не оторваться…

– М-магда?

…и мне тепло. Вот – затихла. Только по бледной ноге стекает в траву тихая струйка.

– Магда! Ты слышишь меня, Магда?!

Данка прижимает палец к губам, молчи, мол. Я улыбаюсь ей в ответ. Как в детстве.

– Врача! Виктор! Ви-и-иктор!!

Первые лучи скупого октябрьского солнца касаются голых ветвей и жухлой травы на поляне. Высвечивают золу и седые угли кострища. Я мягко отступаю в заросли молодой крапивы, пока они не смыкаются у меня над головой.

Дневник Касеньки, 1923 год

Пан Бусинка хорошо перенес путешествие. Я побоялась оставить его в пансионе на целых два месяца. Его разорвала бы кошка, переломала бы крысоловка или подстерег в случайной крошке яд. Нет, даже думать о таком не могу!

Все лето он провел в нашем доме. Дедушка позволил поселить крыса в старой клетке, в которой когда-то держали соловья. Пану Бусинке в ней не очень-то нравилось, но что поделать. Я положила туда лоскуты ткани, чтобы ему было из чего строить гнездо, и блюдечко для воды. Уверена, он все понимает.