Пирог с крапивой и золой

— Надо было вина достать, — буркнула Юлия.

— Ш-ш, — прервала ее Кася. — Молчите.

Она запрокинула голову, подставив свету свечи горло с бьющейся жилкой. Ее ресницы бросали дрожащие тени на щеки, глаза сумрачно поблескивали.

— Я прочту молитву, а вы подумайте о своих почивших родных, — продолжила она и строго посмотрела на притихших одноклассниц. — И никому не сметь смеяться, иначе они оскорбятся и никогда — слышите? — никогда больше не придут к нам.

Она зашептала что-то, лишь отдаленно напоминающее привычную молитву. Больше было похоже на свободное изложение поэмы [2] с редкими вставками из Писания. Но девочкам ее таинственный шепот показался достаточно внушительным. Они сосредоточились на том, что Кася велела сделать: вспомнить об умерших предках, к которым и следовало обращаться в ночь Осенних Дзядов.

Магда ясно помнила только бабушку, которая скончалась два года назад. Бабушка была женщиной чопорной, «старой школы», как она сама выражалась. Она дарила Магде кукол, в которых нельзя было играть, и конфеты, которые нельзя было есть.

Приезжая в дом отца, эта рухлядь в страусовых перьях и бриллиантах складывала руки в перчатках на набалдашник трости и подзывала Магду к себе. Потом она хватала ее за подбородок и вертела, поворачивая то одной, то другой стороной к яркому свету. Вывод всегда делала один и тот же:

— Дворняжка, — вздыхала бабушка. — Очаровательная, но все ж таки дворняжка. Нет в ней истинно благородных черт рода Тарновских.

Мама тогда выходила из комнаты и запиралась в спальне, пока бабушка не убиралась восвояси. А Магда сидела под дверью маминого будуара, страстно фантазируя о том, как глянцевый бабушкин Бугатти летит вниз с моста. Но та умерла иначе.

Магде не хотелось, чтобы дух бабушки вдруг просочился в окно и снова впился костлявыми пальцами ей в лицо, но память упрямо воскрешала мерзкую старуху в мельчайших подробностях. Девочке уже начало казаться, что она слышит удушливую вонь розового масла, которым покойная мазала одряхлевшую шею и декольте.

Откуда мне обо всем этом знать? О, это тайна. Скажу только, что в искусстве наблюдения мне нет равных.

Через минуту она почувствовала, как Кася тянет ее за руку влево, а Данута вправо. Их круг покачивался, ладонь в ладони, локоть к локтю. Глаза прикрыты, дыхание ровное, поверхностное. Кася продолжала шептать свой стих-молитву, в ее тоне прорезались новые нотки. Таким голосом длиннокосые девушки из полузатерянных хуторов заклинали иглы от дурных гостей и тряпичных кукол, берегущих дом; заговаривали самый сладкий пряник для возлюбленного и клали его за пазуху. В ее убаюкивающем причитании мешались молитвы и языческие наговоры, древние, как род человеческий. Естественные, как само женское начало. Девочки уже раскачивались в едином ритме, их тела поймали волну, и сердца бились в такт.

Это было так сочно. Никто не смог бы создать подобную живую картину по прихоти, только лицезреть, как она по кусочкам складывается сама. Мне повезло, о, как же мне повезло! К счастью, я умею это ценить.

Кася понизила голос до едва различимого шелеста и завершила свою молитву-призыв.

— Духи здесь, — возвестила моя маленькая медиум. По ее нежным щекам сбегали две блестящие дорожки слез.

Наверняка, горячих, как живая кровь.

— Мама, папа… — Кася закусила губу. — Благодарю за то, что снова навестили меня. Прошу вас — угощайтесь поминальным ужином. Сегодня я не одна, я с подругами, — ее речь стала сбивчивей, образ вещуньи рушился. Девочки заморгали, но рук не расцепили. — И у них есть свои гости и вопросы к ним. А с вами мы поговорим в другой вечер, — совсем уж бестолково заключила она.

Пансионерки переглянулись.

— Мария, — Кася повернулась к однокласснице. — Кого ты звала?

— Я? — вскинулась Мария. — Я звала… дедушку. Он давно умер.

— Он здесь, — серьезно ответила Кася. — Высокий, седой и совсем не толстый.

— Это он, он! — едва не подпрыгнула Мария. — Деда, я здесь! Ты меня помнишь?

Данута закатила глаза.

— Он говорит, что помнит тебя, Марыся. Как ты сидела у него на коленях и болтала ногами.

— Не помню такого… Но я же маленькая была, — тут же нашлась Мария.

— Дедушка благодарит нас за привет и угощение, — Кася слегка поклонилась. — Теперь ты можешь задать ему три вопроса.

Мария так разволновалась, что на несколько мгновений потеряла дар речи.

— Я хочу знать, хочу знать… Когда я выйду замуж? У меня будет белая лошадь с кудрявой гривой? И… я вырасту красивой? Ой, я же у дедушки спрашиваю! Не надо, третий вопрос не надо отвечать!

Кася сонно улыбнулась.

— Ты выйдешь замуж осенним днем, легкая, юная и прекрасная, в платье с тонким кружевом. Вы проживете счастливую жизнь и умрете в один день. А лошадь будет, белая, но грива ее будет гладкой, как китайский шелк.

— Так и знала, — шепнула Марыся своим коленкам.

— Ты, Магдалена, позвала кого-нибудь?

— Я? Нет, не позвала, — пробормотала Магда, опасаясь, что дух бабушки все же обратится к ней и обзовет дворняжкой.

Бабушки среди призванных духов не оказалось, и Магда шумно выдохнула.