Пирог с крапивой и золой

Несколько листов пришпилены стопкой, как блокнот. Снимаю их с гвоздя и подношу к глазам. От увиденного меня бросает в пот.

Это рисунки, и на каждом из них я. Раскинутые руки и стиснутые кулаки, спутанные кудрявые волосы, приоткрытый рот и запрокинутая шея — маниакально прорисована каждая жилка, каждая косточка. Согнутые колени, задравшаяся ночная рубашка. Кто-то пристально смотрел, как я сплю, как страдаю от кошмаров, и рисовал это.

Приваливаюсь к стене, чтобы не упасть — сил нет. Чья-то жестокая воля вторглась в мою жизнь, чьи-то пальцы забрались в мой мозг, кто-то отравил мою душу! Кто это мог быть?!

Я знаю ответ. Он очевиден — эти наблюдения, эта педантичность в записях, мудреные слова, которыми не каждый разбрасывается. Эти мерзкие рисунки… Но мне кажется, что, если я додумаю эту мысль до конца, он непременно возникнет рядом со мной, прямо в этом узком коридоре, и тогда со мной будет кончено. Как было покончено с моими одноклассницами.

«КАЖДАЯ УТРАТА — ЭТО СТУПЕНЬ», — доверительно сообщает мне очередная записка.

«ЧУВСТВО ВИНЫ И НЕПОЛНОЦЕННОСТИ У ДЕВИЦ — КЛЮЧ К ДЕЙСТВЕННОМУ ВНУШЕНИЮ», — шепчет другая.

«ГОТОВНОСТЬ ОБРАЗЦОВ № 5, 6 — НЕУД., ПОВТОРИТЬ», — чеканит третья и выскальзывает у меня из рук.

«НЕОБХОДИМО УЧАСТИТЬ ИНЦИДЕНТЫ ДЛЯ ОПТИМ. РЕЗУЛЬТАТА», — гласит надпись мелом прямо на стене.

Все это чей-то ужасный опыт, и остальные девочки стали его жертвами так же, как и я. Нас было шестеро, и он называл нас образцами. Внушал бредовые мысли, галлюцинации и желание умереть. Но для чего?

Не знаю, сколько я простояла без движения, но из оцепенения меня вывел шум за стеной.

— Ее здесь нет, — доносится до меня приглушенный женский голос. — Немедленно проверьте вещи! Она взяла чемодан?

Скрипят дверцы. Сливочно-желтый луч ножом рассекает ближайшее ко мне ответвление коридора. Шорох.

— Все на месте, — мужской голос совсем близко. — Не думаю, что Магда бежала.

Так это моя комната! И слышно каждое слово. Щель, видимо, в задней стенке платяного шкафа, который ранее заменял проход для слуг. А там, чуть выше — светит одинокий глазок, через который доктор наблюдал за мной отсюда. Видел меня без одежды.

Или как я била Юлию головой о спинку кровати. Было или нет?..

— Ах, вы не думаете! — задыхается от возмущения пани Ковальская. — А я вот почти убеждена, что она опасна и отправила на тот свет уже пятерых! С меня хватит! Пан следователь будет здесь к утру. Пусть только покажется мне на глаза, и я упеку девчонку за решетку!

Вот как! Значит, меня уже записали в малолетние преступницы.

— Пани, успокойтесь. Вы знаете, у меня есть основания полагать, что наша подопечная нездорова. Ей нужно лечение в специальном заведении, и я готов оказать…

— Мне уже все равно, в сознании она разрушила дело моей жизни или в бреду! — в голосе директрисы явственно звучат слезы. — Если поймаете паршивку, забирайте ее хоть в дурдом, хоть куда. Я еще засужу ее мамашу!

Отступаю как можно тише, хотя кирпичные стены глушат звук моих шагов. Неудивительно, что я не могла достучаться до комнаты девочек, — между нашими дортуарами был скрытый коридор. И из такого же коридора раздавался стук, который слышала сначала Кася, а потом и я. Как это называется в записках? Стимул?

Ну, я покажу тебе стимул, ублюдок! Ты сам окончишь дни в смирительной рубашке!

Нужны только доказательства.

Сдираю листы со стен, они рвутся о гвозди, на которых висят, но это ничего. Главное, чтобы сохранились записи, в которых он бесстыдно рассказывает, как довел меня до сумасшествия, как заставил поверить в то, что я больна. Спустя минуту у меня в руках толстая кипа бумаг.

Я могу пойти назад и выйти через Комнату. Но что если собранных доказательств будет недостаточно? Нужно пройти вглубь, может, удастся найти что-то, на чем будет его подпись или что-то вроде того.

Прячу бумаги за пазуху и иду дальше. Теперь во мне клокочет гнев, и я чувствую прилив сил. О нет, теперь меня не сломить. Не тогда, когда мне известна вся грязная правда.

Еще одна лестница, совсем как та, которая привела меня на второй этаж. Выходит, эта ведет на первый. Здесь еще светлее, лампы совсем не мигают, светят ровно и ярко, чуть слышно гудит электричество — трансформатор где-то поблизости. Я будто бабочка на абажуре — видна и беззащитна. Будь здесь темно, я чувствовала бы себя увереннее.

Я вижу, где кончается коридор, — там еще одна дверь. Мысленно представляю себе план первого этажа и понимаю — туда-то мне и надо. И как можно скорей.

Чем ближе я к цели, тем отчетливей доносятся до меня звуки музыки. Он оставил пластинку играть, а сам ушел посмотреть на изломанных Марию и Клару. Я различаю знакомые аккорды — Шуберт, баллада «Лесной царь». Баритон поет на языке Гете, который я знаю хорошо, как и перевод.

Фортепианные аккорды будто галопирующий конь, будто колотящееся сердце, полное страха. В балладе ребенок болен и напуган, ему видятся ужасные вещи, но отец не верит ни единому его слову. И Лесной царь все настойчивее соблазняет ребенка уйти в мир фантазий.

Вот я у двери. Она закрыта, но, судя по звукам, в кабинете пана Лозинского пусто.