Пирожок по акции

В звонком голосе сеньоры Торнеро невольно проскользнули нотки плохо скрытой зависти. Как полноправный сотрудник ОМВО, непостижимым образом вышедший из числа должников, Антон ни разу не подвергался процедуре нейроблокады, которую запускала Елена. Он понимал, что свободно может рассказать о своей деятельности в любой момент — как захочет и кому захочет. Но он ни разу и никому не обмолвился. Ни словом. По вполне понятным причинам: запросто сочтут чокнутым… Так что и сейчас мужчина ничего не стал пояснять, ощущая на себе острый заинтересованный взгляд зеленых глаз.

— Я просто наблюдаю. Долго объяснять.

Елизаветой Максимовной звали мать Антона. Упоминание этого имени, участливо-дружеский тон, которым была произнесена вся фраза — все это не могло обмануть Лозинского, внезапно почувствовавшего скрытую угрозу для своих близких. С шантажом в своей жизни он не сталкивался с тех пор, как во втором классе в детской запальчивой драке сломал указку о голову соседа по парте. С него потребовали мзды в виде пяти порций мороженого, в ответ пообещав ничего не сообщать учительнице и вообще взрослым. Антошка взвесил возможные последствия, сообразив, что мороженого могут требовать снова и снова, а в углу за шалость придется отстоять один раз. Кроме того, от родителей он обычно ничего не скрывал, так что на шантаж не повелся, загремев в угол класса до конца урока, а потом — выдержав короткий визит в школу отца, компенсировавшего сломанный школьный инвентарь. Отец прочитал Антошке нотацию о том, что споры нужно решать мирным путем, а испорченное имущество надо восполнить чем-то полезным, и только-то.

Теперь ситуация была иной. В качестве взрослого Антон выступал сам за себя уже много лет, да и с родителями не стал бы делиться ни информацией о работе в ОМВО, ни умением видеть паранормальное и потустороннее, ни, тем более, тем, что по его душу явилась подруга юности, собирающаяся буквально — не фигурально! — совершить какой-то нехороший ритуал, почти что с жертвоприношением.

Родителям такое знать ни к чему.

— Как ты мог подумать, Антон! — укоризненно воскликнула Алла, нахмурив безупречной формы брови и округлив глаза. — Разумеется, нет. У меня и в мыслях не было нанести вред твоим близким. Просто к слову пришлось. Ты же спросил, как нашла…

— Допустим. — Профессор старался говорить максимально твердо и даже настойчиво, спрятав подальше сочувствие и жалость. — Если ты что-то хочешь от меня, то не нужно втягивать мою семью. Ты врываешься в мою жизнь после длительного отсутствия, причем делаешь это не самым честным образом. Что значит «прорезался»?

— Прорезался, проявился… Даже будучи простым наблюдателем, ты не мог не понять, что такие, как я, довольно часто оставляют себе мелкие привязки к людям. Порой неосознанно, иногда — намеренно. Я приехала на родину после пятилетнего перерыва, возобновив поиски монеты. Приехала и ощутила, что откуда-то фонит, да как! Перерывала все старые связи, контакты. Потом поняла, что именно ты — источник, но очень странный. Как будто сила есть, но ты ею не пользуешься…

Лозинский с грустью подумал, что проверить эти утверждения не так-то просто. Крохотные знаки внимания, милые безделушки, неожиданно подаренные или как бы случайно оставленные у вас дома, могут значить только то, что составляет их смысл — подарок или забытую вещь. А могут нести на себе такую вот привязку, оставляясь маленьким якорем, а точнее — рыболовным крючком, за который кто-то потянет в нужный момент. Если дома завелись вещицы, происхождения которых вы даже не можете вспомнить — избавляйтесь от них без всякого сожаления… Но профессор даже подумать не мог, что нечто подобное коснется его самого. Он тут же вспомнил о бледно-лиловом шарфике из расписного батика.

— Не шарф, что ты. — Усмехнулась женщина. — Это всего лишь ткань, на ней ничего не зацепится. Я же дарила тебе монетку на пятом курсе. Ту, что нашла в своей детской копилке. Ты сам ее захотел, кстати… Тогда это был просто подарок, но теперь он оказался полезен. Забыл?

Забыл, и совесть, как говорится, не дрогнула. Редкий советский пятачок одна тысяча девятьсот двадцать седьмого года, переходный в чеканке монет — с меди на алюминиевую бронзу. Сохран плохонький, денежка затертая и видавшая виды, но, несомненно, подлинная. Меридианов, восходящих к острой части молота, на гербе реверса было два. Будь там три меридиана, пятачок ценился бы у любителей разновидностей в несколько раз выше — даже в таком неприглядном виде. Поначалу Антон, да и Алла тоже, оба были уверены, что пять копеек — так называемая перерезка. Хитрорукие умельцы — любители наживы, — просто-напросто виртуозно меняли в оригинальной монете последнюю цифру на вожделенную семерку. Точки над «i» расставил микроскоп, подтвердивший подлинность старого пятака.