Писарев

Подспудная стихия поднималась медленно. Но к концу 50-х годов взрыв назрел. И вдруг зловещее молчание разрывается потрясающим взрывом смеха, «странного смеха, страшного смеха, смеха судорожного, в котором был и стыд, и угрызение совести, и, пожалуй, не смех до слез, а слезы до смеха. Нелепый, уродливый, узкий мир „Мертвых душ“ не вынес, осел и стал отодвигаться. А проповедь шла сильней… все звало людей к сознанию своего положения, к ужасу перед крепостным правом и перед собственным бесправием, все указывало на науку и образование, на очищение мысли от всего традиционного хлама, на свободу совести и разума… Тихая работа сороковых годов разом оборвалась» (37, стр. 348). Так с начала 60-х годов развернулась та внутренняя «партизанская» война прогрессивного начала с охранительным, которая проходила под интригующим названием «нигилизм». Идейным вдохновителем ее был Писарев. Термин «нигилизм» в России употреблялся с 20-х годов. Но после выхода романа Тургенева «Отцы и дети», где был выведен образ нигилиста Базарова, он стал общераспространенным. Слово «нигилизм», выражавшее сущность отрицательного направления в движении шестидесятников, как говорили современники, пришлось России «ко двору», быстро прижилось. Постепенно в понятие нигилизма стало включаться все, в чем хотя в какой-то степени чувствовалось веяние прогрессивных идей, в чем заявлял о себе материализм и давали знать антирелигиозные начала, т. е. нигилизм все более отождествлялся с революционностью. В то же время нигилизм сосредоточил на себе всю ярость и злобу реакционеров, которые, используя допущенные нигилистами крайности и противоречия, давали о нем самые уничтожающие отзывы. Желая оттолкнуть от нигилизма общественность, реакционеры стали причислять к нему не только все, что было необычно, что привлекало своей новизной и яркостью в затхлой атмосфере всеобщего застоя, но и приписывали ему все неестественное, вызывающе вульгарное, отталкивающее.

Интересные данные на этот счет приводит Е. Соловьев. «В разгар движения, — говорит он, — всякого, кто отрицал эстетику, авторитеты частные и общие, видел в естествознании единственную настоящую науку, кто восставал против деспотизма патриархальной семьи, кто не ходил в церковь или носил длинные волосы, плед и синие очки, — всех одинаково называли нигилистами. Один журналист писал: „Нигилизм — это атеизм, материализм, эмансипация, свободная любовь, анархия и распутство; словом, „в бога не верует и в баню не ходит““» (96, стр. 166). Таким образом, этот термин, вобрав в себя самые противоречивые понятия, становился, по словам Писарева, или знаком отличия возглавляемого им течения, или «позорным клеймом» в зависимости от того, какая голова, дружеская или вражеская, потрудилась над его толкованием. Враждебное окружение изображало нигилистов как шайку «интеллигентных разбойников обоего пола», озлобленных неудачников и скудоумных невежд, которые, теряя ориентиры, доходили в своем отрицании до абсурда, до помешательства. Бессмысленное разрушение, или «отрицание для отрицания», они будто бы сделали смыслом своей деятельности и конечной целью ее. А поэтому нигилисты-де не получили поддержки общественности, которая якобы встретила их «недоверчиво и враждебно» (59, стр. 72). В действительности же идеи нигилистов вызвали живой интерес среди прогрессивной общественности. Недаром даже ярые противники нигилизма вынуждены были признать в нем не только характерную черту момента 60-х годов, но и совершенно новое явление, импонировавшее взглядам молодого поколения. Так, Страхов вспоминает, что освобождение крестьян дало толчок к освобождению умов, распространению мыслей об обновлении всей жизни до ее основ и это движение захватило как людей зрелых, так и молодежь. Обстановка всеобщего недовольства окружающим способствовала широкой популярности идей нигилизма и обусловливала их дальнейшее развитие. Поэтому «Русский вестник» от лица всей редакции выражал панический ужас по поводу того, что «нигилистические понятия овладевают умами… мало… встречают себе отпора… напротив, все поблажает им и все питает их…» (82, стр. 414).

Что же касается отрицательных тенденций нигилистов, вызвавших массу нареканий, то, как говорил Кропоткин, настойчивость, непримиримость и беспощадность в отрицании проявлялись у них только по отношению к тому, что было «проникнуто духом крепостничества». Даже самые злобствующие реакционеры, приравнивающие деятельность нигилистов к «вандализму», вынуждены были признать, что в тяжелых условиях цензуры им приходилось «в одно и то же время и отрицать и утверждать, ломать старые и создавать новые идеалы» (43, стр. 76).