Писать поперек. Статьи по биографике, социологии и истории литературы

Формы воображаемого общества, воплощенные в советской фантастической прозе полутора пореволюционных десятилетий, вызывают заметный интерес исследователей у нас в стране и за рубежом. В СССР этому периоду развития научной фантастики посвящен ряд содержательных работ231. В Европе и США изданы библиографические указатели и обзоры, статьи об отдельных авторах и проблемах, книги аналитического и обобщающего характера. Пристальное внимание советской фантастике 1920-х – начала 1930-х гг. уделяют авторы обзорных работ по истории мировой научной фантастки232. Опубликован также целый ряд специальных монографий о советской научной фантастике, в которых подробно анализируются утопические и антиутопические мотивы в книгах 20-х – начала 30-х гг. Авторы их исходят из различных методологических посылок и рассматривают разные аспекты изучаемого объекта. Так, немецкий социолог Б. Рюлькоттер233 исследует советскую фантастику с позиций социологии знания, опираясь на работы К. Маннгейма и Г. Крисмански. Другой немецкий исследователь, Г. Бюхнер, исходит в своем анализе из трактовки утопии как динамической и критической сипы развития, разработанной Э. Блохом и Л. Колаковским234. Известный немецкий литературовед Ю. Штредтер, опираясь на бахтинскую концепцию полифонического романа, исследует языковые формы самовыражения и взаимодействия героев, обусловливающие жанровые вариации и трансформации романного жанра у Замятина и Платонова235. Американец М. Роуз рассматривает жанровую парадигму научной фантастики как воплощение центрального конфликта – человеческого в столкновении с нечеловеческим, вынесенного в иное пространство и время и метафоризированного в образах машины или чудовища236. Испанский ученый X. Феррерас кладет в основу своего исследования жанра научной фантастики (в том числе и в СССР) социологию романа, разработанную Г. Лукачем и Л. Гольдманом237. Как форма социальной критики, осуществляемой путем демонстрации моделей альтернативного общественного устройства, выступает научная фантастика и в книге Л. Геллера238.

Подобный интерес исследователей к советской научной фантастике понятен: «…утопия, реализуемая греза, всегда обращенная к открытым горизонтам человеческих возможностей, – … базовая философская и литературная традиция социализма»239.

Научная фантастика (НФ) как «прикладная форма утопического метода», по выражению видного западногерманского исследователя литературных утопий Г. Крисмански240, представляет собой обсуждение – в ходе заданного литературной формой мысленного эксперимента – того или иного желаемого социального устройства, путей и последствий его достижения. Ясно, что НФ – эвристическое упрощение исследуемого мира, ценностное его заострение, приведение к показательному образу. В предельном случае воображаемая действительность ограничивается минимумом различий в отношении той или иной ценностной позиции – дихотомией «положительное—отрицательное», «сторонник—враг», «мы—они» и т.д. Таким образом, НФ есть способ рационализации принципов социального взаимодействия и возникающего на его основе и в его ходе социального порядка. Рационализация эта ведется силами определенных, в той или иной мере специализированных культурных групп, представляя собой средство интеллектуального контроля над ситуацией социального изменения, темпами и направлениями динамики общества.

Эта динамика конкретизируется в процессах социальной дифференциации, которые являются и толчком к утопическому проектированию, социальному зодчеству «планирующего разума», и предметом обсуждения, и формообразующим принципом литературной утопии. Объектом утопического проектирования выступают те сферы жизни общества, которые достигают (или стремятся к) известной автономии от иерархических социальных авторитетов, характеризуясь универсализмом организаций социального субъекта, – наука в научной фантастике, политика в политической утопии, культура в интеллектуальной Нигдейе, скажем, Р. Музиля или Г. Гессе. Эта автономность – конститутивная характеристика утопического мира, отделенного неким временным или пространственным порогом от области привычных связей и отношений и потому могущего выступать условной, модельной действительностью экспериментального образца. Сама подобная автономность (и символизируемые ею сферы политического действия, научной рациональности, технического инструментализма) может оцениваться различными группами (и ориентирующимися на них авторами) по-разному: то как зона идеального порядка в окружающем хаосе, то как инфернальная угроза стройности социального целого, то как безвыходный кошмар чисто функционального существования, упраздняющего чувства, волю и разум индивида.