Писать поперек

Фельетонист в своем литературном поведении демонстрировал высокую степень свободы. Во-первых, свободу выбора предмета. Он мог писать о внутренней и внешней политике, о скандальных судебных делах и о мелочах повседневного быта, об экономических, социальных и моральных проблемах, о театре, литературе, живописи и т.д., и т.п. Во-вторых, свободу сочетания предметов разговора. Он мог по ассоциации идей перейти, например, от политики к литературе, от морали к экономике, ломая сложившиеся стереотипы, выдвигая на первый план личное мнение. И, наконец, в-третьих, свободу высказывания о каждом из этих предметов. Формулируя свою частную, а не официальную, не государственную точку зрения, фельетонист имел возможность (разумеется, в пределах цензурных рамок) критиковать государственные и общественные институты, полемизировать с высказываниями официальных лиц, общественных деятелей, литераторов. При этом сам он занимал позицию критического наблюдателя и в той или иной мере «подрывал основы», подвергал сомнению то, на чем держалось современное ему общество.

В отличие от правительственного деятеля, члена политической партии или общественной организации, он внешне, формально ничем не был связан. Точнее, почти ничем – разве что «направлением» печатного органа, в котором он сотрудничал. Но обычно журналист выбирал близкий по идейному направлению орган, так что редактор редко мешал ему, особенно если это был фельетонист с именем (как В.В. Розанов, В.М. Дорошевич, М.О. Меньшиков и др.).

Но в реальности фельетонист не был независим, он был связан с читателями сложными взаимоотношениями. Он должен был кристаллизовать, концентрировать, формулировать общественное мнение, т.е. выражать надежды, чаяния, желания достаточно широких общественных кругов (хотя, разумеется, не всех; даже не всех читающих). Вследствие этого он не мог сильно отклоняться от распространенных точек зрения по тем или иным вопросам, иначе рисковал утратить свою популярность.

Претендуя на роль выразителя частного мнения, он на деле выговаривал то, что хотело сказать большинство. Правда, обычно он и сам не сильно отличался от большинства, «нутром чуял», чего оно хочет. Просто он шел на шаг впереди других, мог сформулировать, дать форму общественным настроениям.

Вот почему фельетонист, публицист-газетчик не мог быть слишком оригинален – иначе он бы не понимал массу, а она не понимала бы его. Отсюда неизбежные у любого влиятельного публициста колебания, смена мнений, по крайней мере по частным вопросам, – он эволюционировал вместе с массой.

Популярный журналист был весьма важной фигурой; с ним считались, искали его знакомства, нередко заискивали перед ним. Один из таких журналистов, приятель Амфитеатрова, не без оснований утверждал, что «яркий газетчик у нас член общества, персона, которую решительно все знают, о которой все говорят»749. Это была заметная и престижная социальная роль.

С ростом числа новых изданий рос и спрос на журналистов. Все больше людей писали в газеты не от случая к случаю, совмещая это с чиновничьей службой или общественной деятельностью, а постоянно, превращаясь в профессионалов.

Возникла своя профессиональная среда, во многом богемная. Конечно, среди журналистов было немало высокообразованных и «добропорядочных» людей. Но частный характер прессы, высокий спрос на литературный труд и «домашний» его характер способствовали тому, что нередко журналистами и газетными романистами становились образованные люди с «подмоченной» репутацией (прежде всего – осужденные по суду), для которых были закрыты другие профессии (например, Н.О. Ракшанин, Вас.И. Немирович-Данченко, А.Д. Апраксин, А.И. Соколова, В.А. Долгоруков и др.). Другой важный источник пополнения журналистской среды – это алкоголики (А.А. Шкляревский, А.Н. Цеханович). И, наконец, третий – студенты, исключенные из учебных заведений, а то и вообще выходцы из социальных низов, которым журналистский труд открывал возможности для получения сравнительно высокого социального положения и неплохого заработка (в других профессиях столько заработать было трудно, особенно сразу, не имея опыта и многолетнего стажа).

У журналистов формировалось собственное профессиональное самосознание. Важной его составляющей было представление о высоком призвании журналиста, просвещающего и воспитывающего читателя, способствующего его нравственному очищению и возвышению. Однако реальная деятельность нередко вступала в противоречие с этим представлением: читателя интересовали сенсационные материалы (о преступлениях, катастрофах, сексе и т.п.), часто издатель требовал от журналиста материалов именно такого типа (да и сам он порой ради славы и популярности не прочь был писать в подобном духе). В литературной среде это осознавалось как неразрешимый конфликт между высоким призванием журналиста и требованиями «улицы» (этому были посвящены масса публицистических статей и даже особый литературный жанр)750.