Писатель и балерина

– Опознание по запаху мы, разумеется, оспорим. Подумаешь, собачка! Шарф-то ты Ксении подарил, вполне естественно, что на нем ее запах. Если его надевали потом поверх пальто или куртки, первоначальный запах вполне имел право сохраниться сильнее, чем последующий. Нашли-то где? Вот то-то. Ну… во всяком случае, это уж точно не абсолютное доказательство.

Марк кутался в толстый домашний кардиган – кажется, именно так называла Татьяна эту мягкую, крупной вязки кофту. В том лондонском магазинчике он купил для Ксении шарф со стрелами, а Татьяна – для него – эту кофту с очень английским названием – кардиган. Марк все старался завернуться в него поплотнее. Его почему-то сильно знобило, хотя в огромной кухне иволгинского особняка было тепло, а в здоровенном камине – с двумя зевами, в гостиную и в кухню, – весело трещали березовые полешки.

Татьяна сунула ему толстую фаянсовую кружку, откуда вкусно пахло вишневым вареньем и немного – коньяком. Лучше бы рому было добавить, равнодушно подумал Марк, гармоничнее. Кружка обжигала пальцы, но озноб, кажется, поселился в позвоночнике навсегда.

– Тань…

Она дернула плечом и слегка прикусила нижнюю губу:

– Слушай, Вайнштейн, давай мы немного позже попереживаем, ладно? А в первую очередь мне надо знать, что еще говорил следователь. Ну что я, клещами из тебя должна вытаскивать?

Марк поежился, еще плотнее стягивая на себе теплую мягкую шерсть.

– Добрин сказал, что электронщики нашли ее дневник. Закрытый от всех, конечно, в каком-то, как это называется, облаке. Да и не дневник, скорее записная книжка. Никаких откровений в духе «это надо сделать так» или хотя бы «ненавижу», ничего такого. Правда, есть последние черновики – ну тех отрывков, которые она в роман вставляла для более точного сходства текста и реальности. Я действительно чуть с ума не сошел, когда на эти вставки натыкался – как это? Написал и не помню? Ведь стоило мне в сеть выйти, она тут же могла влезть во все мои файлы, добавлять, удалять, исправлять. У нее же всегда полный доступ был, сколько она мне помогала с компьютером. Пароли, логины и все такое. Но в основном, конечно, она все в голове держала, в дневнике ничего. В общем, почти невинные записи. Телефоны всех… – Он не сразу выговорил. – Всех жертв. Адреса, еще какая-то информация. Ген-Гену она звонила в день его смерти. Телефон его пропал, конечно, но в протоколах телефонного оператора информация о звонке есть. Но у Ген-Гена в день по сотне звонков было, а он был близкий друг нашей семьи, так что они, Добрин говорит, поначалу именно этому звонку значения не придавали. Но меру пресечения он менять не будет. Извини, говорит, Марк Константинович, но косвенные там не косвенные, а только в камеру. Мало ли что…

Татьяна была бледна, под глазами и на висках залегли синие тени. А может, это голубой снежный свет из‑за широкого, открывающегося на террасу французского окна так падал?

Почему-то ни бледность, ни тени на висках ее не старили, а как будто наоборот – молодили. Как будто на месте взрослой, независимой, уверенной в себе «снежной королевы» вдруг оказалась та юная, нежная, стеснительная Танюша. Танюшка. Голос, однако, звучал по-взрослому сухо и деловито:

– Брось, Вайнштейн. Не о том ты думаешь. Не бери на себя больше, чем тебе положено. Она большая уже девочка, не дите несмышленое. Это был ее собственный выбор. Ну и… Адвокатов я, разумеется, обеспечила. Самых-самых, не волнуйся.

– Да что там адвокаты…