Писатель и балерина

Любит? Ну даже, допустим, не столько любит, сколько изображает. Но благополучный преуспевающий Марк для нее гораздо удобнее, чем обвиняемый в четырех (в пяти! в пяти!) убийствах. Так что незачем ей. Да и… сложноватая конструкция для девочки-балерины. Вряд ли ум Полины настолько изощрен.

Марк поморщился. Размышлять о возможных подозрениях в адрес Полины, да еще и просчитывать их – холодно и рассудочно – казалось гадким. Как будто он у нее за спиной… да-да, стекло в пуанты насыпает…

Мысль о непонятно откуда взявшихся джинсах в пятнах глины, мазута и плесени Марк старательно отодвигал подальше вместе с воспоминанием о трех секундах на записи камер наблюдения. Подальше их, куда-нибудь за границу сознания. Как за пределы освещенного круга. Отодвигать неприятные мысли – это он умел.

И к чему Добрин затеял этот обыск? Зачем эта бессмысленная колготня?

Впрочем, странные люди, видимо, колготились не вовсе без какой-либо цели…

– Федор Иваныч! Глянь?

Шарф – тот самый, с неровными кистями и белыми кожаными стрелами – лежал на верхней полке гардероба. Аккуратно сложенный, у самой стены, в темноте – снизу и не заметишь.

– Господа понятые, прошу убедиться…

Полина, увидев шарф, растерялась:

– Я… я не знаю… это не мое. У меня такого никогда не было.

– В таком случае вы не откажетесь поучаствовать в небольшом эксперименте. Скажем, завтра, Полина Степановна? Завтра сможете к нам подъехать? А ты давай, – кивнул он кому-то из странных людей. – Упакуй как положено. Ну… сам знаешь. Марк Константинович, вам тоже надо поучаствовать. Я позвоню, сообщу, где и во сколько. Договорились?

Марк кивнул, не в силах выдавить из себя ни слова.

Буркнув что-то невнятное – Полина смотрела растерянным, как будто непонимающим взглядом, – он уехал ночевать в свое «логово». Оставаться с ней рядом не было никакой возможности. Он ничего, ничего, ничегошеньки не мог понять!

* * *

Кинолог все время улыбался, как будто происходящее его ужасно веселило. Или радовало. Впрочем, почему бы и нет? Молодой совсем, занимается любимой – явно очень любимой – работой. Чего ж не радоваться.

– Вот и наша Филя. – Он шагнул немного в сторону, чтобы все видели его сопровождение – небольшую ладную немецкую овчарку. Или это улыбчивый был сопровождением?

– Наша? – не удержался Марк, поругивая себя: ну какая тебе разница, педант чертов. – Она же вроде девочка?

– Девочка-девочка, – подтвердил, все так же улыбаясь, кинолог. – По паспорту Филидора, ибо папа Физик, а мама Ливадия. Но Филидора уж больно торжественно, да и длинновато. Для Доры она слишком резвая, поэтому Филя. Ну как, начнем?

Филя старательно исследовала преподнесенный ей образец.

Неуверенно, словно сомневаясь, прошла вдоль сидевших в рядок людей – объектов для сравнения, – подошла к одному объекту, к другому, дернула недовольно ушами.

Подумав, подошла к Марку, ткнула носом в колено, замерла.

И он – замер. Застыл.

Филя сморщилась, точно чихнуть собралась, отшагнула назад.

Сделала пару шагов к другому объекту, дернула недовольно ушами, поводила носом вправо-влево, склонила набок голову, точно в растерянности или в размышлении.

Опять отшагнула назад. Еще подумала. Задрала голову, точно нужный запах был где-то на потолке. Еще раз покрутила туда-сюда головой…

И – уже без всяких сомнений, как по струнке – двинулась в угол. Подбежала, ткнулась носом в хрупкое, обтянутое джинсами колено, подняла лапу – и замерла в «охотничьей» стойке.

Возглас – нет, не возглас, визг, пронзительный, нестерпимо режущий – взлетел, заметался по комнате!

– Уберите! Уберите ее! Нет!

Марк отстраненно, точно в кино, смотрел, как присела на задние лапы ошарашенная Филя, как Татьяна стремительно взметнулась со стула, рванулась в сторону, как сузились глаза, и взгляд стал острым, сосредоточенным – взгляд воина, готового сражаться до последней капли крови. Тьфу, какое банальное сравнение. Просто – готового сражаться.

Сам он сражаться был, похоже, не готов. Только смотрел.

Наверное, нужно было вскакивать, возражать, делать хоть что-нибудь – а он смотрел.

Пальцы сержанта, сжимающие острый локоть, побелели от усилия.

Это было… он это когда-то уже видел: синяя униформа и побелевшие пальцы, стискивающие хрупкий локоть – как крыло ночной бабочки… Это уже было! Зачем – снова?!

Нет. Не совсем как тогда.

– Уберите собаку! Отпустите меня! Это он, он все сделал! Свихнулся на своем романе! Это все он! Отпустите меня! Немедленно! – Кто бы мог подумать, что в этом хрупком теле таится такая звериная ярость, такая мощь…

Марк глядел – и не верил своим глазам.

Нет, не может быть.

Это не она.

Это вообще не человек.

В этом безумном клубке – сержант удерживал ее с трудом, и уже подбегали к нему еще какие-то люди – в этих бешено мечущихся, взлетающих, выстреливающих – как бросается кобра! – руках и ногах, в этом сгустке абсолютной ярости уже не было ничего человеческого.

– Всем оставаться на своих местах, – сухо распорядился Добрин. – Татьяна Александровна, сядьте, пожалуйста. Мне очень жаль, но…

Кода Финал. Эпилог