Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути

ЕЦ Ни в коем случае. На мой взгляд, при подведении итогов мы часто теряем нечто важное – чувство пути. А в этих книгах, напротив, собраны вещи, жанр которых не случайно обозначен «из дневников этих лет».

ИЧ У меня есть все три ваши книги, и наибольший мой интерес вызвала та, что написана в 1996 году, – «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти». У нее необычный замысел. Вы в течение пяти лет записывали разговоры с «литваком», литовским евреем, писателем Йосаде, на излете жизни рассказывающим вам о своих страхах и грехах, друзьях и подругах. Книга вызвала резонанс, о ней писали, ее перевели на немецкий, английский, испанский, украинский и литовский языки. Любопытно, что вашего героя, как правило, оценивали со знаком минус. Лично мне показалось, что он много на себя наговаривает, в его «прегрешениях» больше виноваты обстоятельства времени и места, чем он сам. Как вы сами оцениваете своего многолетнего собеседника?

ЕЦ Меня интересовали не только внешние, пусть и трагические, скрещенья «века-волкодава» и хрупкой человеческой судьбы. Пройдя путь, типичный для интеллектуала его поколения (жизнь, скроенную из иллюзий, предательств, того же страха), Йокубас Йосаде в преддверии смерти жаждал исповеди. А я хотел прорваться – сквозь наслоения психологических клише – в лабиринты чужого сознания. Эта книга экспериментальна не только по своей задаче, но и по форме. Она построена так, что ее можно прочитать по-разному. Автор здесь сознательно избегает любой «тенденции», не дает оценок – становится, как я говорю в своем дневнике, «зеркалом» героя. «Напишите книгу сами», – обращается автор к читателю. И настойчиво предлагает составить из глав-«кубиков» собственное повествование, посвященное й (так я называю Йосаде на страницах дневника). Вот почему так расходятся суждения и мнения о нем. Разумеется, менее всего я стремился судить своего героя. И в моем молчании безусловно скрыто сочувствие. За пять лет интенсивного общения с й я полюбил его – прежде всего полюбил то лучшее, что он не смог в себе реализовать. То лучшее, что убили в нем «обстоятельства времени и места».

ИЧ «Долгие беседы…» писались вами в непростой период. Вы родились в Сибири, в Омске, окончили факультет журналистики, стали писателем, членом писательского союза, кандидатом филологических наук и доцентом в университете, активно печатались в разных изданиях. И тут вдруг в 1990 году резкая пертурбация: в возрасте 42 лет вы полностью меняете жизнь – переезжаете в Литву, приходите к иудаизму. В чем причина? Такие перемены происходят по какому-то гласу свыше, нет?

ЕЦ Я сам думал об этом не раз. А в предисловии к одной из своих книг даже пытался объяснить, как началась для меня «еврейская тема».

В конце восьмидесятых, когда советская империя уже дышала на ладан, я стал записывать устные рассказы евреев. Это решение пришло не сразу, к тому же необычно – во сне. Почти каждую ночь мне снился старый еврей с большими печальными глазами. Он неизменно молчал, но при этом, кажется, о чем-то меня просил. Проснувшись, я пытался понять – о чем? Наконец, догадался. Миллионы людей (несколько поколений), думал я, могут уйти в небытие, так и не рассказав правду о себе и своем времени, когда само слово «еврей» было зачастую непроизносимо на языках народов СССР. Нет, не зря нобелевский лауреат Эли Визель назвал советских соплеменников «евреями молчания».

Только спустя много месяцев я осознал, насколько резко переменил – переломил – свою жизнь. Из успешного литературоведа и критика, вузовского доцента я на долгие годы превратился в интервьюера, гоняющегося за людскими судьбами.