Писатель в газете

Прошу меня простить, если я вновь начну играть роль, с которой многократно выступал на званых обедах, — роль «мертвеца на пиру». Простите меня, если мой голос поначалу покажется вам глухим стенанием, исходящим из могилы. Все дело в том, что само название этой программы настраивает меня на похоронный лад. Когда меня попросили выступить по радио на тему о «пряности жизни», первая мысль, которая возникла в моем извращенном уме, была о том, что пряность, в прямом смысле этого слова, не более ассоциируется с жизнью, чем со смертью. В самом деле, набальзамированные трупы как будто бы начинялись особыми специями, да и мумии, насколько я понимаю, тоже. Впрочем, я не египтолог, а потому — не мне судить. Но даже если это и так, вряд ли кому взбредет в голову обнюхивать мумию, выставленную в Британском музее, втягивать в себя воздух и восклицать: «Ну чем не пряность жизни!» Древний Египет был цивилизацией, устроенной на манер похоронной процессии; едва ли будет преувеличением сказать, что в Египте живые жили в основном для того, чтобы обслуживать мертвых. И все же, думаю, живой и здоровый египтянин не слишком стремился к тому, чтобы его поскорее начинили пряными специями. Или возьмем более обыденный пример из нашей с вами жизни. Предположим, за вами гонится бешеный бык; не будем спорить, кто из вас в этот момент обладает большим жизнелюбием, — и вы, и он в этот момент, безусловно, оживлены. Однако парнокопытному предстоит набраться терпения, пока его убьют и соответственным образом приготовят, прежде чем оно удостоится права и чести именоваться пряной говядиной. Одним словом, мне хотелось бы, чтобы вы хорошенько запомнили, что в истории существовала не только пряность жизни, но и нечто иное, что вполне уместно было бы назвать «пряностью смерти». Говорю об этом потому, что возникает своего рода парадокс: в мире есть много такого, что представляется мне отжившим, чтобы не сказать мертвым, а для других сохраняет свою притягательность.

Не стану проводить дальше это невеселое сравнение. Упаси меня бог сказать про иных дам, что они своей походкой напоминают мумии, на которых намалеваны хорошенькие лица, или что некоторые прожигающие жизнь юные джентльмены обладают всеми задатками высокой культуры и крайней утонченности, которыми отличаются бешеные быки. В данном случае я преследую куда более серьезную и ответственную цель. Мне представляется, что очень многие их тех, кого я далек от мысли называть мумиями или бешеными быками, уделяют чересчур много внимания пряностям жизни в ущерб самой жизни. Поймите меня правильно. Я сам большой любитель всякого рода пряностей. Меня просто бросает в дрожь при мысли, что пуритане–реформаторы вдруг возьмут и запретят горчицу и перец, как в свое время они запретили солод и хмель. Однако, хотя я вовсе не считаю, что мы должны есть говядину без горчицы, я совершенно убежден, что в наши дни существует куда более серьезная опасность — желание съесть горчицу без говядины. Такие люди рискуют напрочь лишиться аппетита; они могут утратить вкус не только к говядине или бутерброду с сыром, но и к самой жизни с ее ярким солнцем и синим небом; они уже не в состоянии будут воспринимать жизнь без пряностей и приправ. Меня не раз обвиняли в том, что я отстаиваю пряности жизни, а не то, что называется «безыскусная жизнь». Меня не раз обвиняли в том, что я не скрываю своей любви к развлечениям, пиву и кеглям. По счастью, даже если я и люблю сыграть в кегли, мне никогда не угрожала опасность преуспеть в этой нехитрой игре. Играл я весьма посредственно, от чего, впрочем, получал особое удовольствие — ведь всякий здравомыслящий человек согласится, что невозможно получить истинное удовольствие от игры, если постоянно выигрываешь. Мне даже приходилось играть в гольф в Шотландии до того, как Артур Бальфур вывез эту игру в Англию, где она сначала вошла в моду, а затем превратилась в религию [340]. Я никак не мог взять в толк, почему игра воспринимается как религия, и секрет моего невежества в том, что я так и не понял, в чем разница между гольфом и крикетом, хотя и играл в эти игры с детства. Я так и не понял, в чем разница между игрой «в свои соседи» и игрой «в пустой угол», хотя и играл в них еще ребенком. Может быть, эти игры теперь отошли в прошлое, но я не стану расхваливать их из боязни, чтобы они, чего доброго, вновь не вошли в моду. Ведь стоит отнестись к этим детским играм со всей серьезностью, и они моментально станут достоянием самого серьезного мира, мира спорта; с этой минуты игра будет забыта и начнется неустанная погоня за высокими результатами. Если, например, игра «отними туфлю» станет модным спортивным соревнованием, магазины тотчас же организуют бойкую торговлю «туфлями для водящего», а за игроками по пятам будут сновать мальчишки с огромными мешками, набитыми туфлями пятнадцати разных моделей. Игра «найди наперсток» превратится на ваших глазах в игру «найди монету», а «пустой угол» никогда уже впредь пустовать не будет.