Писатель в газете

Как бы то ни было, я, как и любой другой, всегда любил эти игры, любил отведать пряностей жизни. Однако со временем я все более убеждаюсь в том, что ни в пряностях и приправах, ни в «пустом углу» или «своих соседях», ни в горчице или в музыке — словом, ни в одном из общепринятых удовольствий не таится секрет, к которому все мы стремимся: секрет радости жизни. Я глубоко убежден, что наш мир кончится крахом, если только мы не научимся каким–то образом находить большее удовольствие, большую радость в самых заурядных жизненных проявлениях; если только мы не подавим в себе настроение безысходности, свойственное нам, если судить о нашей жизни по большей части современных романов и стихов. Нужно научиться быть счастливым в минуты отдохновения, когда помнишь о том, что ты жив, а не в минуты бурной жизнедеятельности, когда об этом забываешь. Если мы не научимся вновь наслаждаться жизнью, нам недолго останется наслаждаться ее пряностью. Когда–то я читал одну французскую сказку, смысл которой сводится именно к тому, о чем говорю я. Не верьте тем, кто утверждает, будто остроумие французов поверхностно, — за внешним блеском их иронии таится неизмеримая глубина. Сказка эта — про отчаявшегося поэта, который решил утопиться. Пока он спускался к реке, чтобы покончить с собой, он отдал свои глаза слепому, уши — глухому, ноги — хромому и так далее. Читатель уже ждет его неминуемого конца, однако, вместо того чтобы броситься в воду, бесчувственный, слепой и безногий поэт присаживается на берегу и, поняв, что жив, радуется жизни. Только глубоко вникнув в смысл сущего, может быть, только в глубокой старости начинаешь понимать, сколь правдива эта история.

Если бы я спросил себя, где и когда я был самым счастливым человеком на свете, мой ответ решительно ничем бы не отличался от ответов любого другого человека. Как и все люди, я чувствовал себя самым счастливым на танцах или в веселой компании в романтическую пору жизни; во время пылких споров, по–юношески гордясь тем, что вышел из них победителем; где–нибудь на чужбине, когда передо мной неожиданно открывался прекрасный вид. Однако я никогда не забуду, что самое глубокое и полное счастье я испытывал в самых привычных, а потому — самых экзотических местах. Нигде не был я более счастлив, чем в промозглом зале ожидания на каком–нибудь заброшенном полустанке. Нигде не чувствовал я себя бодрей и естественней, чем сидя на железной скамейке под безобразным уличным фонарем на каком–нибудь заштатном курорте. Одним словом, я испытывал неподдельное удовольствие от самого факта своего существования как раз в тех местах, про которые говорят, что они скучны, как стоячая вода. Кстати сказать, так ли уж скучна стоячая вода? Если посмотреть на нее в микроскоп, то в ней обнаружится много интересного. Сомневаюсь, найдется ли в пятнадцати бьющих фонтанах вашего декоративного сада хоть одно из тех забавных существ, которые снуют в стоячей воде, если смотреть в микроскоп; они здорово напоминают карикатурные профили политиков. И это всего один пример из тысячи, доказывающий, что скучные вещи оборачиваются на поверку не такими уж скучными. Так вот, я убежден, что современному миру не суждено увидеть будущее, если мы не поймем, что вместо того, чтобы стремиться к незаурядному и захватывающему, разумнее обратиться к тому, что принято почитать скучным.