Писатели и стукачи. История литературных доносов

Глава 29. Великий Пушкин и плохой Булгарин

В марте 1830 года Пушкин отправил письмо шефу жандармов Бенкендорфу:

«Генерал… ради бога благоволите хоть на минуту войти в мое положение и оценить, насколько оно тягостно. Оно до такой степени неустойчиво, что я ежеминутно чувствую себя накануне несчастья, которого не могу ни предвидеть, ни избежать… Г-н Булгарин, утверждающий, что он пользуется некоторым влиянием на вас, превратился в одного из моих самых яростных врагов из-за одного приписанного им мне критического отзыва. После той гнусной статьи, которую напечатал он обо мне, я считаю его способным на все. Я не могу не предупредить вас о моих отношениях с этим человеком, так как он может причинить мне бесконечно много зла».

Чувствуется, что Пушкин доведён до крайней степени отчаяния и только поэтому обратился к Бенкендорфу. Однако фразу «я его считаю способным на всё» можно трактовать и как донос – само собой, только при большом желании. И вот ещё что удивляет. Поэт словно бы упрекает Бенкендорфа в бездействии, ну а тем временем отвратительный Булгарин может причинить «большое зло». Кому? Да только одному Пушкину. Но почему Бенкендорф должен озаботиться защитой поэта от нападок? С какой стати?

Здесь самое время напомнить, с чего всё началось. Фаддей Булгарин, по происхождению польский дворянин, был близко знаком с декабристами, дружил с Грибоедовым, придерживался либеральных взглядов. Но после событий на Сенатской площади он резко изменил свою позицию, встав на защиту царского самодержавия. Полем борьбы с инакомыслием стал издаваемый им журнал «Северная пчела», своими едкими заметками доставивший немало неприятных минут Пушкину и его друзьям, Дельвигу и Вяземскому. К 1830 году стало ясно, что «Северной пчеле» надо противопоставить такое же солидное издание – так появилась «Литературная газета». С этого времени полемика Булгарина с окружением Пушкина стала ещё более ожесточённой, однако выражалась она не в прямых обвинениях, а в иносказательных намёках, и не было ни малейших оснований для того, чтобы потребовать сатисфакции в соответствии с нормами дворянской чести. Это и выводило Пушкина из себя, а публика тем временем потешалась, зачитываясь сатирическими стихами и фельетонами.

В начале марта 1830 года «Литературная газета» напечатала отзыв на роман Булгарина «Иван Выжигин». Историки отмечают, что этот роман стал первым бестселлером в России. Понятно, что противная сторона обязана была ответить. Отзыв сочинил Дельвиг, однако не решился поставить свою подпись, поэтому вполне логично, что своим обидчиком Булгарин посчитал Пушкина. Через несколько дней в «Северной пчеле» был напечатан «Анекдот», где был описан выдуманный автором конфликт двух французов – драматурга Гофмана и некоего поэта. Вот несколько строк из этой статьи:

«Какой-то французский стихотворец… от стихов хватился за критику, и разбранил новое сочинение Гофмана самым бесстыдным образом. Чтобы уронить Гофмана в мнении французов, злой человек упрекнул автора, что он не природный француз и представляет в комедиях своих странности французов с умыслом, для возвышения своих земляков, немцев».

Намёк на Булгарина, по происхождению не русского, и на поэта Пушкина был достаточно прозрачным. Читатели «Северной пчелы» довольны, а Пушкин выходит из себя. Честно скажу, что повода для обиды я тут не нашёл – видимо, нужно быть дворянином, чтобы воспринять подобный фельетон вполне серьёзно.

Однако Булгарину таких незатейливых намёков было мало. В конце марта он опубликовал рецензию на седьмую главу «Евгения Онегина». Статья возмутила даже Николая I, и он в тот же день приказал Бенкендорфу воздействовать на Булгарина, чтобы тот умерил пыл. Жалоба Пушкина на имя Бенкендорфа была написана через два дня, но, не удовлетворившись этим, он вскоре публикует в своей газете памфлет «О записках Видока», причём опять без подписи:

«Представьте себе человека без имени и пристанища, живущего ежедневными донесениями, женатого на одной из тех несчастных, за которыми по своему званию обязан он иметь присмотр, отъявленного плута, столь же бесстыдного как и гнусного, и потом вообразите себе, если можете, что́ должны быть нравственные сочинения такого человека… Он при сем случае пишет на своих врагов доносы, обвиняет их в безнравственности и вольнодумстве… Не должна ли гражданская власть обратить мудрое внимание на соблазн нового рода, совершенно ускользнувший от предусмотрения законодательства?»

На самом деле это не памфлет, поскольку здесь содержится прямое обвинение в оскорблении общественного приличия и намёк на необходимость принятия соответствующих мер. Однако никому и в голову не придёт обвинить Пушкина в написании доноса, тем более что невозможно донести на человека, не имеющего имени.

Можно предположить, что вмешательство монарха заставило оппонентов прекратить войну. Один лишь Вяземский продолжал жалить Булгарина своими эпиграммами:

Булгарин – вот поляк примерный,

В нем истинных сарматов кровь:

Смотрите, как в груди сей верной