Писатели & любовники

– Я знаю, каково тебе. И ты знаешь, что это правда. Но все же надо, чтоб хоть разок раздолбали вдребезги, – говорит она. – Из-под толстенной скорлупы как следует любить не получится.

Сворачивает в переулочек, заставленный машинами. Книжный обед – по левой стороне в глубине, в громадном доме: эркерные окна, три этажа, мансардная крыша. На подъездной аллее битком. Мы стоим на пороге, войти не можем. Остальные гости в основном старше лет на двадцать-тридцать, женщины в чулках и на каблуках, мужчины – в блейзерах. Пахнет, как на коктейльной вечеринке семидесятых – лосьоном после бритья и лучком для мартини.

Вечеринка – в честь писателя, ведущего семинар по художественной прозе у себя дома рядом с Площадью по средам вечером. Мюриэл уговаривает меня посещать, но мысль о том, чтобы показывать кому бы то ни было хоть что-то из моего романа, кажется мне сейчас слишком мучительной. Не могу оглядываться. Нужно двигаться дальше. Мюриэл упирает на то, что показывать свою работу не надо, что можно просто разведать, как там на семинаре, познакомиться с другими людьми, рядом с которыми твои жизненные решения не покажутся безумными. Писатель служил профессором в БУ, пока три года назад у него не умерла жена, и он оставил учительство, чтобы все время писать и быть дома с детьми. Но заскучал по преподаванию и завел этот семинар. Он не то чтобы учит, говорит Мюриэл. Люди у него читают свои работы вслух, но говорит он, когда они дочитают, редко. Все усвоили: когда ему нравится то, что слышит, руки он опускает к себе на колени. А если нет – скрещивает руки на груди. Если же ему ну очень нравится, он под конец чтения опускает руки и переплетает пальцы.

Этим летом Мюриэл сводила меня на два других литературных действа: на читки в чьей-то подвальной квартире, едва ли не такой же маленькой, как мой садовый сарай, – впотьмах люди читали из своих блокнотов дрожащими голосами, – а еще на презентацию поэтической брошюры под названием “Срать и трахать” в мини-маркете на Сентрал-сквер. Это мероприятие – другого уровня, определенно. Мы протискиваемся через вестибюль в гостиную, где затор пожиже. Это просторная комната с диванами в цветочек и приставными столиками, комоды с латунными ручками, здоровенные картины маслом, современные, абстрактные, краска скаталась в комочки, словно на старом свитере.

Мюриэл хватает меня за руку и тащит через арку в комнату поменьше, уставленную книгами. Тут какой-то мужик, один, озирает полки.

– Привет, – говорит Мюриэл, и я вижу, что она этого человека едва знает – из-за паузы, возникающей перед тем, как они обнимаются. Обычно Мюриэл своими объятиями увечит. – Свежайшая жертва нашего семинара.

– Сайлэс, – говорит он мне. Высокий, пригибается, будто бежит вприпрыжку, хотя стоит неподвижно.

– Кейси. – Протягиваю руку.

Перекладывает книгу в другую руку, пожимает мою. Глаза у него темно-карие, веки нависшие.

Мюриэл показывает на книгу:

– Ты себе заимел уже?

– Вроде как пришлось. Я одним из первых явился, он сидел в гостиной за столиком с громадной стопкой книг. – Показывает нам. – Он не понял, кто я. С прошлой недели. Я назвался, но он не разобрал. – Открывает на титульном листе.

“Жми, Элис”, – говорится над автографом.

Смеемся.

Какие-то две женщины машут нам из дальнего угла другой комнаты, пытаются протолкаться к нам. Мюриэл замечает их и врезается в толпу, чтобы добраться до них на полпути.

Беру книгу из рук Сайлэса. В икрах у меня щекотно, как это бывает, если я в книжном или канцелярском магазине. Красивая обложка, абстрактная, темно-синяя с просверками света оттенка слоновой кости. Бумага грубая, старомодная – как тяжелая бумага для пишмашинки. “Гром-шоссе” называется. Автор – Оскар Колтон. Я ничего его не читала. У Пако была какая-то его книга, по-моему, а писатели, которые нравились Пако, не очень-то нравились мне, – мужчины, писавшие нежными поэтичными фразами в попытке скрыть самолюбование и женоненавистничество своих сюжетов.

Держу книгу и воображаю, что это я ее написала, воображаю, что держу в руках свою книгу.

– Думаете, он знает, что это название уже использовали? – спрашиваю я, надеясь, что Сайлэс не заметил моего голода.

– Может, стоит ему сказать.

– Положи это на музыку, дядя. – Изображаю, будто кричу это в гостиную. – Получится хит³⁷.

Читаем цитату на передней сторонке обложки: “Колтон всегда выдавал нам правду и красоту целыми лопатами, а тут предлагает проблески возвышенного”.

– Мне б немножко проблесков возвышенного не помешали, – говорит Сайлэс.

Перевертываю книгу, чтобы поглядеть, каков он с виду, этот Оскар Колтон. Сайлэс разглядывает фотографию вместе со мной. Снято сбоку, на переднем плане – плечо, локоть на колене, бицепс напряжен. Смотрит в объектив угрожающе. Контраст белого и черного такой чрезмерный, что лицо словно бы вырезано подобно каменному лицу у Энсела Адамса³⁸, а лобовое освещение превратило зрачки в булавочные точки.

– Зачем мужчины рвутся выглядеть вот так на своих авторских фотографиях?

– Глубина моих мыслей ранит меня, – отвечает Сайлэс скрипучим голосом.