Писатели & любовники

– Дома у родителей. Собирался в ту же поездку, но подцепил мононуклеоз. В тот день впервые за всю болезнь почувствовал себя нормально. Отправился в универмаг купить кроссовки, а когда вернулся, отец предложил мне сесть. Я сказал, что садиться не хочу. Услышал это у него в голосе. Уже понял. Долго злился на него за то, что сесть предложил. Такое выдирает из жизни, и после этого еще долго ощущаешь, что висишь над всем, смотришь, как люди носятся туда-сюда, и все это бессмысленно, а ты такой держишь эту коробку с кроссовками… – Доносится голос – женщина. – Ох, блин, Кейси, мне пора. У меня урок начался двенадцать минут назад.

– Ты учишься?

– Я учитель. Летняя школа. Боже, прости, пожалуйста, что приходится сейчас класть трубку, но это деканша моего факультета. Можно я тебе сегодня позвоню?

– Я работаю. Увидимся в музее в пятницу. – Не хочу слишком долго висеть на телефоне, а потом чтобы очно вышло неловко – как в том рассказе “Сочинители писем” о мужчине и женщине, влюбляющихся друг в друга за десять лет переписки, а затем они встречаются и телесно не могут угнаться за своими же словами⁴⁴.

Вешаем трубки. Моя комната опять обретает резкость – стол, блокнот. Все еще утро. Пока мы висели на телефоне, я ни на миг не обеспокоилась, что это испортит мне писательское время.

Мюриэл приходит ко мне в садовый сарай после прогулки с Дэвидом. Завариваю чай, садимся на мой матрас.

– Я думала, он переменился, что у него безуминка в глазу появится, как у Джека Николсона. Все это время боялась, что он окажется другим. Но он точно такой же. – Голос у нее надламывается. – Он точно такой же. И я не смогла к нему прикоснуться. Он стал для меня непритягательным. Мы пошли, и он обнял меня, и я подумала, что сейчас оно пройдет, это чувство, потому что все было в точности так, как я надеялась. Он хочет все как раньше. Он совершил чудовищную ошибку, говорит. А я все думала и думала, когда ж я вернусь к себе в машину. Попыталась скрыть от него, но он увидел и сказал, что я холодная, сказал, что у меня глаза, как у змеи. А следом вроде как сломался и сказал, что у нас с ним было что-то такое безупречное и он знал это с самого начала и ушел только потому, что понимал: это никогда не закончится. И запаниковал. Страшно ему стало за всю свою оставшуюся жизнь. Но потерять меня, сказал он, оказалось еще страшнее.

– Где вы были?

– У Фреш-Понда⁴⁵. Ходили и ходили вокруг. Час, другой, третий. Он такую драму развел, скакал вокруг меня, руками размахивал. Даже какого-то бегуна задел. Я все спрашивала, почему он не говорил мне этого раньше, а он отвечал, что не знает. Плакал. Никогда не видела, чтоб он плакал, – настоящими слезами. Ужасно. Но я такое изобразить не смогла. Даже не смогла сказать, чтоґ думаю обо всем этом. Все кончено. Совершенно ясно. И когда он попытался меня поцеловать, я его оттолкнула. У меня руки просто взяли и отпихнули его, я даже не успела понять, чтоґ делаю. Такое оно было физическое – отвращение это. Ощущалось биологически. Будто я знала, что никогда бы не стала детей заводить с этим мужчиной. Так ужасно и странно. Мне ясно было, чтоґ я в нем любила, я это видела, – но больше его не люблю.

Срывается. Складывается пополам у меня на футоне, обнимаю ее, глажу по спине и говорю, что все наладится, – как она говорила мне все лето. Завариваю еще чаю, жарю тост с корицей, мы опять устраиваемся на матрасе, опершись спинами о стену, едим, прихлебываем чай и смотрим в окно на подъездную аллею, где Адам, кажется, ссорится с горничной Оли.

– Написал Дэвид свою книгу? – спрашиваю я.

– Даже не начал. – Дует на свой чай. – А я с тех пор, как он ушел, написала двести шестьдесят страниц.

В обед Фабиана сажает мне в уголок двух врачей. Оба оставили у себя на карманах рубашек крупные ламинированные бейджи. Оба – терапевты в Масс. – Бол.⁴⁶. Пока я наливаю им воду, они беседуют о лапароскопической биопсии печени, а когда приношу сэндвичи, они уже перешли к кишечным лямблиям.

Если б они всю трапезу не болтали о медицине, я б ничего не сказала. Собраться с духом мне удается, лишь когда подаю им их эспрессо.

– Можно задать вам короткий вопрос?

Тот, что слева, принимается возиться с пакетиком сахара. Он меня раскусил. А старший кивает.

– Конечно, пожалуйста.

– Прошлой зимой моя мама отправилась в Чили. Прилетела из Финикса в Л.-А., а оттуда в Сантьяго. У нее от простуды еще оставался кашель, но без жара. Если не считать этого, она была полностью здорова. Пятьдесят восемь лет. Никакой медицинской предыстории. – Из меня это все вылетает безупречно, как выученное наизусть. – Они проводят пять дней в столице, а затем летят на архипелаг Чилоэ, где посещают несколько островов, и на острове Каукахуэ она просыпается простуженная и с одышкой. Друзья привозят ее в местную клинику, там маме дают кислород и вызывают по рации санитарный самолет, но не успевает тот прилететь, как мама умирает.

Оба врача словно бы застывают. Тот, что помоложе, все еще держит в руках пакетик с сахаром.