Писатели & любовники

“Мне понравилась ее прическа”, – ответил мне отец, когда я однажды попыталась выяснить, с чего он пролез без очереди в каком-то гольф-клубе на Кейп-Коде, чтобы познакомиться с моей матерью. Та гостила у подруги из колледжа, а он участвовал в турнире. В разъездных играх младшей лиги он уже чуть ли не десять лет, сказал, и если в этом году не пробьется в АПГ⁵⁵ – бросит все это. Мама спросила, чем он тогда будет заниматься. “Женюсь на вас”, – ответил он.

Мама рассказывала, что он завлек ее жаждой приключений. Гольфу можно обучать где угодно. Учит он лучше, чем играет, признался ей он. Год-два можно было б провести на юге Франции, в Греции, или в Марокко. Рвануть в Азию. К гольфу большой интерес в Японии, сказал. А дальше, кто знает, и Куба опять откроется. Говорил, может, ему удастся возвратиться с ней туда пожить. Она бросила колледж, чтобы выйти за него замуж, но после медового месяца он удивил ее покупкой дома к северу от Бостона. Нашел работу в старших классах школы, и никто никуда не уехал. Ни любви, ни революции, ни путешествий по миру – мама стала радикалом в нашем консервативном городке, раздавала листовки и арендовала фургоны для поездок на протесты против неравенства, Вьетнама и ядерной энергии. Случалось, в тех фургонах никого, кроме них с Калебом, и не было.

Она принялась ходить в Святую Марию, чтобы помочь себе остаться в браке, вспомнить верность, постичь волю Божью. Но через полгода, проведенных при церкви, она обрела Хавьера Паниагуа. Он был новым регентом, двадцати шести лет против маминых тридцати семи. Исполнял народные песни под гитару и приглядывал за игровой площадкой после мессы. Помню его первый день, когда мне было одиннадцать, потому что играть после воскресной школы мне разрешили подольше. Обычно мама звала меня с края парковки, и я немедленно шла на зов. Мама тогда была напряженная и нетерпеливая, стискивала зубы и дергала меня за руку, если я вынуждала ее ждать. Но в тот день она прошлась по газону мертвой травы и впилась каблуками в деревянную стружку, чтобы расспросить регента о песне, которую он играл. Сказала, что слышала эту песню еще в детстве на Кубе, и это его заинтересовало.

Поначалу мамины походы в церковь развлекали отца. Ему они нравились больше, чем протесты. Он даже ходил с нами на мессу в Рождество и на Пасху. Впрочем, через несколько лет его все это начало раздражать. Стал называть церковь Святой Эйфорией и потешался над отцом Тедом, краснощеким мужчиной за пятьдесят, похожим на капитана Стабинга из “Лодки любви”⁵⁶. Отец Теддик мочит пледик, приговаривал отец, пытаясь меня рассмешить. Он не понимал, что настоящая угроза исходит от кучерявого парнишки с гитарой.

Хавьер прослужил в Св. Марии почти пять лет – не знаю, чем он занимался в те дни, которые не воскресенья, не знаю и когда начался их роман, пока ему не диагностировали рак, ту же лейкемию, какая забрала двух летчиков, с которыми он сбрасывал химикаты на Южный Вьетнам. Когда лечение в Бостоне ему не помогло, мама отвезла его в Финикс, к семье, и оставалась рядом, пока через полтора года его не похоронили.

Мама вернулась поздней весной моего десятого класса. Сняла домик на окраине города. Мы с отцом к тому времени съехались с женщиной по имени Энн, и когда я перебралась жить к матери, они не возражали. Поначалу мама привычной не была. Одевалась в джинсы и бисерные пояса и подолгу плакала.

Но ради меня она старалась. Я повесила себе на стенку фото Леди Ди, и когда принц Чарлз женился на ней тем июнем, она разбудила меня в шесть утра с малиновыми кексами и чайником чая “Английский завтрак”. Мы смотрели, как карета продвигается по Лондону, и мама вроде бы вдохновилась, но когда они приехали к церкви и камеры взяли их лица крупным планом, настроение у мамы поменялось. Ужас какой, сказала она. Ты посмотри на него – такой холодный. Бедная девочка. Бедная девочка, все повторяла и повторяла она. Когда выходила замуж за моего отца, она была того же возраста, что и Диана. Девятнадцать. Никогда не ввязывайся в такое, сказала она мне. Ни за что, сказала она, пока Диана медленно поднималась по лестнице, длинный шлейф стелился за нею следом. Брак – полная противоположность сказке, сказала мама.

Я ушла досыпать еще до того, как они произнесли свои клятвы.

В “Ирисе”, склоняясь к столам, чтобы долить в бокал или зажечь заново свечу, я прислушиваюсь к разговорам свадебных гостей.

– Она всегда была влюблена в соседку по комнате.

– Он уломал ее добавить два нуля к брачному договору.

– Что, так трудно найти чертова католика в этом городе?

– Она сказала, что он в постели был как казак.

– Как кто?

– Ну, это, супертвердый. Как кукла негнущаяся.