Писатели & любовники

Поначалу мой столик думает, что это очередная шутка Йеля, и весело наблюдает. Поняв, что кровь и бешенство Кларка всамделишные, пригибаются к тарелкам. Человек во главе стола вновь тянется к моему бедру.

– Из такого не выкрутишься, милочка сладкая.

Увертываюсь от его хватки и отпихиваю от себя руку Кларка. Она ударяется о другую, забинтованную. Кларк воет.

– Убери от меня свои блядские руки. – Голос мой звучит очень громко, гораздо громче ожидаемого, громче любого “крока” или “виффенпуфа”. Быстро прохожу по умолкшему залу к пожарной лестнице.

Горло мне перемыкает, мелко глотаю воздух. Во мне много плача, но не возникает ни слезинки. Просто пытаюсь дышать. Она появляется опять – эта нужда выбраться из тела. Сердце колотится так часто, что ощущается одним долгим ударом на грани разрыва. Смерть или что-то еще большее и гораздо менее мирное кажется таким близким, за самым моим плечом.

– Кейси.

Это Маркус.

– Я знаю. Я ухожу, – выдавливаю из себя.

– Хорошо, – говорит он и уходит.

Переодеваюсь в туалете, оставляю грязную форменную одежду на полу кабинки. В соседней кабинке две маленькие девочки. Вижу их белые колготки и черные лаковые туфельки. Мою руки, в зеркало не смотрю – не хочу увидеть, кто там. Девочки перешептываются, ждут, когда я уйду, прежде чем выбраться из своей кабинки. Громко хлопаю дверью, чтобы они понимали: горизонт чист.

Спускаюсь по узкой лестнице, а затем по широкой парадной. Президенты провожают меня взглядами. Грудь у меня – словно старый раздувшийся плод, того и гляди лопнет от волглой гнили. Слышу тихие голоса девчушек. Хочу девчушек. Повторный визит к д-ру Гинекологу, вопреки его совету, я не нанесла. А теперь у меня и страховки не будет. Не хочу быть бесплодной. И беременной тоже не хочу. Фицджералд говорил, что это признак гения – способность одновременно удерживать в голове две противоречащие друг другу мысли¹¹⁷. А как быть с двумя противоречащими друг другу страхами? Все равно считаешься каким-нибудь гением?

Оказавшись дома, выдергиваю телефон из розетки, чтобы Оскар не смог мне позвонить, и чтобы Гарри не смог мне позвонить, и чтобы Мюриэл не могла мне позвонить после того, как ей позвонит Гарри. В доме оставаться не могу. Не могу усидеть спокойно. Однако и выйти наружу боюсь. Не хочу идти по аллее на улицу. Боюсь не вернуться. Боюсь взорваться, раствориться – или меня поведет под колеса. Боюсь мужчин в это время ночи, когда я пешком, а не на велосипеде. Боюсь мужчин в автомобилях и мужчин у подъездов, мужчин в группах и поодиночке. Они вселяют ужас. Муж-ас. Муждаки они. Мужозвоны. Я уже во дворе. Кружу под большим деревом. Ты ненавидишь мужчин, сказал как-то раз Пако. Правда? Мне не нравится на них работать. Маркус и Гори. Гэбриел в “Сальваторе” был исключением. Мой учитель французского в восьмом классе на пересдаче контрольной тер мне шею, тяжко наваливаясь на спинку моего пластикового стула. Я даже подумала, что у него зуд. А когда спросила мистера Така в мадридском аэропорту, почему он не рассказал никому о моем отце, мистер Так ответил, что ему мой отец нравился, а что бывает с доносчиком, мы все знаем. Ненавижу мужскую трусость и то, как они вечно прикрывают друг другу спину. Никакой власти не имеют над самими собой. Оправдывают все, что вытворяют ради своих херов. И им это сходит с рук. Едва ли не всякий раз. Мой отец подглядывал в дырочку за девчонками, возможно – и за мной, в нашей раздевалке. А когда его поймали – устроили вечеринку с тортиком.