Писатели за карточным столом

Карты занимают важное место не только в художественных произведениях Салтыкова-Щедрина, но и в воспоминаниях о нём и его семье; см., к примеру, воспоминания С. А. Унковской (1873 — после 1947) о жене М. Е. Салтыкова-Щедрина Е. А. Салтыковой (1839–1910), которая, раскладывая пасьянс, «вынимала из колоды всю пиковую масть… — и гаданье сводилось к тому, что предсказывало ей одно только хорошее».

Евгений Витковский специально для книги «Русский преферанс» Дмитрия Лесного.

Тургенев, Иван Сергеевич

(1818–1883) — «избалованный русский барич, что, между прочим, с известной прелестью отражалось на его произведениях», — так охарактеризовал этого писателя близкий друг и сосед Афанасий Фет в своих «Воспоминаниях». До конца жизни Тургенев был скорей шахматистом, чем картёжником; о последнем годе жизни Тургенева вспоминает Я. П. Полонский:

«Тургенев был искусный шахматист, теоретически и практически изучил эту игру и хоть давно уже не играл, но мог уступить мне королеву и всё-таки выигрывал».

Об «увлечениях» Тургенева вспоминает также П. Д. Боборыкин:

«Тургенев предавался разным видам любительства: он был охотник, шахматный игрок, знаток картин, страстный меломан».

Сведений о тургеневской игре в карты сохранилось очень мало, однако его оценка игры Белинского в как более чем посредственной, а также история о том, как он подтасовал бедному критику восьмерную в червях так, чтобы тот остался без четырёх, служит бесспорным доказательством того, что, по крайней мере, в 1840-е годы в России Тургенев играл именно в преферанс.

В более поздние годы Фет навестил Тургенева в поместье Виардо и свидетельствовал о первом же проведённом вместе вечере: «Приехал домашний доктор, составился вист, хозяйка села за рояль» — и т. д. О следующих днях в обществе Тургенева, Луи Виардо и «домашнего доктора» там же: «…утренние партии на биллиарде, а к вечеру, кроме музыки и виста, серебряные голоса девиц»; иначе говоря, в поместье Виардо вист — предшественник преферанса — был делом ежедневным.

Тургенев, видимо, ограничивался игрой в коммерческие игры, но, в отличие от Фета, никогда своё «неумение» не афишировал, — как большинство шахматистов он играл достаточно хорошо.

Евгений Витковский специально для книги «Русский преферанс» Дмитрия Лесного.

Панаев, Иван Иванович

(1812–1862) тот самый писатель, именем которого как псевдонимом воспользовался Коровьев-Фагот в «Мастере и Маргарите» Булгакова, дабы проникнуть в ресторан «Грибоедовского дома». При жизни, впрочем, больше был известен как журналист и поэт-пародист, подписывавшийся «Новый поэт»; а также как редактор «Современника». Карточные игры — чаще коммерческие — присутствуют в его письмах, воспоминаниях и прозаических произведениях постоянно. В письме С. Т. Аксакову от 2 февраля 1841 г. Панаев пишет:

«Петербургские лица опротивели мне донельзя… В вист бы с ними, как делывали Вы, — это самое лучшее, да, чёрт возьми, в вист-то не умею играть. Пойду учиться к тётушке Прасковье Алексеевне!»

Однако уже в повести «Актеон», опубликованной в «Отечественных записках» (1842, № 1), мы находим следующий диалог (действие происходит в деревне):

«— А что, он играет в карты, маменька?

— Играет, конечно, не по большой, душа моя, не по-вашему, по-петербургскому; а до карт охотник: и в вист, и в бостон, и в преферанс — во что угодно.

— И в преферанс? Браво! Так здесь и в преферанс умеют играть?

— Уж ты нас, провинциалов, голубчик, так ни во что и не ставишь?»

В той же повести имеется и ещё одно упоминание, как «Пётр Александрович играл с ним по маленькой в преферанс»; впрочем, в той же повести упоминается также игра в вист. Вообще в произведениях, написанных до 1841 г. включительно, у Панаева фигурируют только «бостончик», «вистик», «вист по десяти рублей роббер», «банчик», даже, скорей, излюбленный Гоголем (в записных книжках) «банчишка».

Напротив, после 1842 г., когда Панаев явно научился играть в преферанс, у него наблюдается смена картёжной терминологии; к примеру, «хлыщ высшей школы». В «Опыте о хлыщах» (Современник. 1857. № 4.) мы находим рассуждение, неожиданным образом перекликающееся с написанной более чем 100 лет спустя «Четвёртой Вологдой» Варлама Шаламова: