Дух Сатаны — порочный Мастер,летал над грешною Москвой,рассыпав карточные мастинад городскою мостовой.Он был печален и рассеян,когда своей колодой картв столичном городе посеялразврат, коварство и азарт…В то время под зарёй вечерней,как будто бубна или черва,звезда плясала над Кремлём,во тьме глядясь в речной проём.А там в обнимку с нею вместекачались в танце пики, крести,и ветер, залетев под мост,вовсю играл с рекою в штосс.Весь город, словно столистёртый,качался в дьявольской игре:мелькали «Жигули» — шестёркисреди дерев породы треф…И долго-долго дух порочныйнад стольным городом летал,его шпилёвкой заморочил,но под конец и сам устал;пролетев вокзал впритирку,уже заканчивал денёк,когда на Войковской в квартиркуон залетел на огонёк…А там наклёвывалась драма:на плешку возложив ладонь,сидел Виталий, сын Абрама,и некто — просто Молодой.Они не то, чтобы дружили, —они по-дружески пыжили.
* * *
Виталий, а точнее — Боцман,довольно опыту имел:колод в открытую не коцал,но, если надо, то умел…Умел без дела деньги делать(без них, понятно, жизнь плоха),умел, насторожившись телом,приветливо встречать лоха,умел слегка пожать плечами,куш получая или долг,и вновь с волненьем и печалью —садиться за игральный стол…Любил словечки «горка», «соник»,свой столик и игру за ним,любил по радио «Эстония»послушать Иерусалим,любил руками карты мацать,болтать о всякой ерундеи был похож на Карла Марксав своей курчавой бороде,любил свою собаку Весту,жену Галину, как невесту, любилза газовой плитой…
* * *
Но всё — о Боцмане довольно!Предвижу ваш вопрос невольно:а кто же этот, Молодой?
* * *
Он риск любил. И был поэтомуавантюрист, почти — Икар.Как мудро сказано поэтом —жизнь для него — колода карт!Бывал богатым, как царевич,бывал раздетым дочиста…Как пел философ Макаревич —Кто виноват, что ты устал?Кто виноват? Опять евреи?Тут хоть ты стой, хоть спатьложись…Как говорит товарищ Время —что делать, братец, это жизнь…Ах, как мудры иные мысли!Но сколько их ни наберись, —жизнь для него была без смысла,когда б не карты и не риск.Для этой жизни бесшабашной,где мать — игра, отец — азарт,родился сразу он в рубашке,в рубашке от игральных карт.И сразу, с самого рожденьявпадал он от шпилёвки в раж,но самым верхом наслажденьябыл для него… чужой мандраж.Той дрожью рук, вспотевших,нервных,он наслаждался много лет,как храмом Покрова-на-Нерликакой-нибудь искусствовед.Он был эстетом в этом роде,и это не понять другим,когда зрачки в глазах напротиврастут, как по воде круги,когда отверзшаяся челюстьпод напряженьем мандражасо скрипом парковых качелейотвиснет слабо, задрожав,будто бы к груди прикована,застынет после, офигев,как от удара Черенкова —английский город Бирмингем.Когда затягиваешь узел,когда уже петлю дожал,когда кадык по горлу Зюзискользит, как лифт по этажам,когда безумный и убогийшпилёвщик, карты теребя,как прихожанин синагоги,бормочет что-то про себя,обозвав кого-то поцем,задолбит в стену головой…Будь то Порецкий или Боцман —какое счастье, Боже мой!
* * *
И Молодой, герой поэмы,не мог без этого прожить,может, именно поэтомуон ездил к Боцману пыжить.Но всё ж он понимал отлично,что, не играя задарма,Виталий уважал наличкуи не любил пустой карман.И лишь того, кто очень беден,он принимал с сухим пайком…И Молодой в тот день былбледен —он вёз последнее пальто!
* * *
Не видел Мейерхольд с Захавойв таком спектакле — высшийсорт! —как Боцман то пальто захавали прометал от шестисот,как поминались все святые,как вспоминалась чья-то мать,как в «соник» пряталисьцветные,а через карту — за всю масть,как было Боцману фигово,когда в безумии глухомон даже Бога Иеговуназвал пархатым петухом!
* * *
И раз за разом, кон за коном,всё безутешней он грустил,вслед за своим магнитофономчего-то там ещё спустил…
* * *
Они уже играли долго…А за окном внизу, в пыли,стояли бежевая «Волга»и голубые «Жигули»…От той видавшей виды «трёшки»,давно стоявшей во дворе,разило изредка немножкотаким изысканным амбре…А тайна всем была известна:там, во дворе, недогуляв,знакомая собака Весталюбила ездить в «Жигулях»…И вот, когда, вспотев в рубахе,исторг хозяин слабый стон, —любимейшая вещь собакибыла поставлена на кон!В тот миг, когда назрела драма,и Молодой, прикрыв глаза,поставил наугад на дамуи на бубнового туза,когда, казалось, небо рухнетиль потолок над головой, —раздался с боцмановской кухнипротяжный жалостливый вой:там с ощущением блевотным,с трудом жуя мясной гуляш,скулило бедное животноепо милым сердцу «Жигулям»!Уж был забыт соседский бобики с прошлой выставки медаль,лишь — ощущение тревоги:хозяин-Боцман банк метал…
* * *
Ругаясь вычурно и длинно,представил он себе на миг,кем назовёт его Галина,что скажут Зюзя, Воловик?И так, уставившись впространствобезумным взглядом, как сова,он отрешённо и бесстрастноколоду эту тасовал.От напряженья сердце сжалось,струились капли по лицу…Развязка в общемприближалась,шпилёвка близилась к концу.Рукой размазав пот холодный,как тигр, выгнувшись в спине,он резко повернул колодуи вдруг — застыл, остолбенев…В глазах, багровых от бессониц,угас железный блеск рублей:там, под девяткой, — туз бубей!Но как бы ни было там горько,кошмар стараясь позабыть,он снял туза, валета с горки.. прошептал: «Не может быть!Не может быть!..» — он картыбросил,и вслед приёмник пробасил:«Не может быть!»«It is impossible» —ворвался голос Би-би-си.«Не может быть!» — звучало вескохмельное эхо над Москвой…«Не может быть!» — кричалаВеста,уткнувшись в лапы головой.«Не может быть!» — во снебредовомворчал угрюмый Воловик…И только голос Молодогосказал: «Бывает… Се ля ви!»
* * *
Как пишут языком газетным,усталый, но довольный, онспокойно встал, забралкассетник,потом — ещё магнитофон,потом — какие-то там вещи —всё то, что выиграл… Потомон подошёл к хозяйской вешалкеи снял то самое пальто…А через две минуты, юзом,у светофора пригуляв,он по Варшавке мчался к Зюзена этих самых «Жигулях»…
* * *
Наверно, было бы уместнопрочесть мораль, читатель, вам…Но что же сталось с беднойВестой? —предвижу возглас милых дам.Так пусть сомнения развеются:собрав последние рубли,хозяин Весты, он же — Вейцман,купил ей снова «Жигули»!Александр Вулых. 1985 г.