Писательские дачи. Рисунки по памяти

Я поднялась в сейсмоавтобус. Здесь, за этой вот черной байковой шторой, теперь на двое суток — мое рабочее место. Всё в пыли — столы, осциллограф, крутящаяся табуретка, полки, кассеты в черных футлярах, журналы. Пока оператор Генка на помосте помогает рабочим подсоединять прибор, а «Матвеич» уехал на «бобике» в Ералиево, в геологоуправление, что-то там выяснять, я принялась наводить чистоту. С удовольствием погружала руки в ведро с горячей артезианской водой, шмякала тряпку на пол, терла, струйки воды приятно щекотали босые ноги. Аппаратуру протерла сухой тряпкой, а мокрую отжала и расстелила у входа. Скоро приедет «Матвеич», придет оператор, натащат грязи, ну, хоть некоторое время пусть будет чисто.

Подошла к кухне:

— Люся, мне ведро воды надо для бачков.

— Из термоса не дам! Бери соленую!

— В соленой нельзя проявлять.

— Из бассейна возьми!

Я подошла к бассейну. Опустила ведро, зачерпнула — ведро скребнуло по дну. Из юрты выглянула давешняя казашка. Молча смотрела, как я достаю воду.

…Вскрываю скальпелем картонные трубочки с проявителем, сыплю серый порошок в бачок с водой. Погружаю руки в раствор фиксажа. Крупные кристаллы растворяются у меня в пальцах, вода становится блаженно холодной, почти ледяной.

В сейсмостанцию поднимается оператор Генка.

— Чего-то Матвеич задерживается. Будем без него начинать, — он поднимает телефонную трубку. — Саша, спусти кабель на сто шестьдесят! Володя, заряд на девяносто! Два детонатора.

В этот момент поднялся ветер, да такой, что кабина сейсмостанции вмиг наполнилась пылью, как дымом. На экране осциллографа заплясали «зайцы».

— Отставить, Володя!

Ветер стих так же внезапно, как начался.

— Володя, приготовится! Внимание! Огонь!

Взрыва почти не слышно, он глубоко в скважине. Только на экране осциллографа метнулись линии. Шуршит бумага, наматываясь на барабан кассеты. Генка дает мне кассету, и я проявляю ее в своем закутке за черной шторой. Протягиваю мокрую сейсмограмму.

И снова:

— Алло, Володя! Спуск на восемьдесят! Приготовится!

Работа идет медленно, очень мешает ветер, Генка по два раза проверяет действие каждого тумблера. После очередного взрыва проявляю ленту, передаю ее Генке и жадно хватаю ртом чуть менее душный, чем у меня за шторой, воздух станции.

Лент становится все больше, они висят на веревке, протянутой под потолком, как сохнущие полотенца. Глухо бухают взрывы. Гудит мотор, опуская кабель все глубже и глубже в скважину. Тысяча метров… Тысяча восемьдесят… Тысяча сто шестьдесят…

Боялись одного опасного места — там была каверна, могло прихватить зонд, но — прошли благополучно.

— Кушать идите! — раздается от вагончика голос Люси.

Стол вынесли и поставили в тени вагончика. Но столе — толсто нарезанные ломти хлеба, начатая пачка соли, большая кастрюля с супом и полведра дымящегося чая. Вдоль стены на лавке уселись рабочие. Мисок только семь, поэтому едят семеро, а остальные дожидаются своей очереди. Люся самодельным половником — кружкой с привязанной к ней оструганной палочкой — помешивает в кастрюле суп, чтобы гуща не оседала.

Суп идет плохо, зато чай пьем с наслаждением, потея и обжигаясь.

— Была бы у меня капуста свежая и мясо, какие бы я вам щи сварила! — говорит Люся.

— Ты чаю побольше кипяти, — говорит Ахмед, шофер бортовой машины.

— Ага, а вода где? В бассейне одна муть осталась.

Все, как один, посмотрели в ту сторону, откуда должна была появиться водовозка, и на всех лицах появилось выражение такого нетерпеливого ожидания, что невольно всплыли строчки: «…Они лежат и бредят: ну что же он не едет, ну что же он не едет, доктор Айболит?..»

В самом деле, куда девался Рифат со своей водовозкой? Заблудился? Отказал старый, изношенный мотор? Да что угодно может случиться в степи.

Тоненькая девушка в красной косынке вышла из юрты, подошла к овечьему загону, выпустила овец и погнала их к железному желобу с горькой артезианской водой.

Мужики все, как один, перестали пить чай и уставились на девушку. Ей на вид было лет семнадцать. Смугло румяная, с тонко вырезанными ноздрями и гордым выражением крупного рта, она была очень хороша. На ней было цветастое шелковое платье и плюшевая черная безрукавка. Из-под косынки спускались на спину две тугие черные косы.

— Эй, красавица! — окликнул Ахмед. — Иди к нам!

Она быстро взглянула на него и ничего не ответила.

— Чего молчишь? По-русски понимаешь?

Она снова промолчала. Гикнула на овец, хлопнула в ладоши и побежала вслед за ними, быстро перебирая босыми ногами.

— Ишь ты, босиком не боится! — сказал Андрей. — А если на скорпиона наступит или на фалангу?

— Скорпионы и фаланги овечьего духа не выносят, — объяснил Ахмед. — Там, где овцы, там их не бывает. Заметил, казахи всегда овец возле юрты держат?

— Нет, не обращал внимания.