Пиши рьяно, редактируй резво

•••

– Вы планировали сюжет – или история сама себя рассказала?

– Речь тут идет скорее о синтезе того и другого. План нужен хотя бы для того, чтобы мозг ощущал – хотя бы примерно – конечный объем будущей работы.

– Как вы работали над этим романом? Как проходили трудные сюжетные повороты? По плану?

– Роман сидел в голове несколько лет. Наверно, разум его укладывал там как-то, что-то прикидывал. Часть работы всегда скрыта от самого автора. Никаких схем не рисовал, если вы об этом. План был, но совершенно грубый план, с такими примерно пунктами… сейчас точно не скажу, но что-то вроде: «Петров просыпается», «Петрова едет на двадцать первом автобусе».

– Сложно ли шел текст? Сколько заняла работа?

– Месяца два с лишним. Текст писался довольно-таки сложно. Меня позже поразил контраст – что я сам помнил о тексте и что обнаружил в нем, когда прислали правку. Оказалось, что там местами очень смешные вещи творятся. К моменту, когда прислали правку, только несколько моментов были в памяти из тех, что было приятно делать: описание семейной аптечки, новогодний спектакль, елка. Все остальное было сделано с несколькими смешками, а большей частью с угрюмым выражением лица.

– Как и сколько вы пишете? Каждый ли день? Есть ли график?

– Да, пишу несколько тысяч знаков в день. (Обычно – пять). Но у этой регулярности имеются слабые стороны. Иногда просто удаляешь готовую главу, потому что она оказалась не такой, как нужно, и заново начинаешь. Или половину романа. В этом огромный плюс цифровой эпохи. Просто берешь и безвозвратно стираешь текст, не трясешься потом над старыми записями, пытаясь найти в них что-то приличное. Не чувствуешь себя Гоголем, потому что рукопись ведь бумажная, на ней, наверно, какие-то заметки на полях были, рисуночки, номера телефонов друзей, знакомых, бог знает что еще, какие-нибудь пятна от упавшего на страницу бутерброда. А тут просто текст и текст.

– Близкие не отвлекают от творчества? Скажем, Агата Кристи жаловалась, что у нее никогда не было собственного кабинета. А как у вас?

– То, что близкие могут отвлечь от романа, – это самое неинтересное самооправдание из списка самооправданий. Нет, бывают, конечно, крайние случаи, форс-мажор, но не может такое длиться годами – люди вон в застенках писали. Вокруг меня никто не ходит на цыпочках, да это и глупо, наверно. Раньше, когда сын еще не переехал в отдельную квартиру, было еще веселее, творческий процесс (смешное словосочетание) проходил в духе того, как в «Трое из Простоквашино» писалось письмо родителям, только вместо Шарика, Матроскина и Дяди Федора был один я. Всегда что-то нужно кошкам, собаке, жене, мне, сыну, но это почти всегда весело. Тяжело смотреть на людей, которые убили свою жизнь литературой, остались одни, пока выстраивали как бы литературную карьеру. Тяжелее этого зрелища мало что можно придумать. Есть, конечно, зрелища и побеспросветнее, но и в картине жизни, которая могла бы быть светлее, а вместо этого была убита амбициями, тоже мало радостного. Одно дело, когда это происходит случайно, когда человек просто робок и семья не получается у него по этой причине. Другое дело, когда человек отказывается от этого сознательно. Это не передать как ужасно. Об этом даже говорить страшно, но страшнее, наверно, оказаться в такой «ситуевине».

– Поначалу ваш роман не был даже издан отдельной книгой, а вышел в журнале «Волга». И все же попал на «Большую книгу». Как так вышло?