— Послушай, Моржи, — говорю я ей, — не мешай нам работать. У нас важное задание. Если я стану бездельничать, как ты, мы никогда его не кончим.
А Моржи не унимается: теребит и теребит. Может, и ей захотелось рисовать?
— Не приставай, Моржи, — говорю я опять. — Это не карбамидная смола, а настоящая, нешуточная работа. Тут мы и без тебя обойдёмся.
Моржи упрямиться не стала, отошла и давай на веранде резвиться.
А мы с Лали принялись думать, какой тушью писать. Четырьмя цветами мы уже написали, и нам не хотелось повторять какой-нибудь цвет. Сидим обсуждаем, Моржи носится как угорелая и вдруг — хлоп! — опрокинула две бутылочки с тушью; тушь потекла, а я от досады чуть не стукнул Моржи линейкой.
— Да ну тебя, Моржи! Если не можешь помочь, то по крайней мере не мешай!
Стали мы вытирать лужицу, приложили листок бумаги и тут же уставились друг на дружку развесёлыми глазами. На бумаге была клякса чудесного цвета! Моржи разлила красную и синюю тушь, а когда обе туши смешались, получился изумительный цвет цикламена. Мы взяли пипетку, втянули в неё смешавшуюся тушь и стали писать. Ну и красота получилась, лучше не придумаешь!
Молодчина Моржи — опять выручила. Мы тут же назначили её главным художником. А Моржи от радости припустила на кухню и пошла ставить опыты. Ух и хитра на выдумки Моржи! Перемешала банку сметаны с миской свёклы, и получился очень красивый беловато-лиловый цвет. Злые языки утверждали, будто Моржи хотела смесь съесть, но это, конечно, оговор, потому что Моржи о еде и не думала, она изобретала новую краску. Жалко, что мама ей не поверила, и Моржи, униженная, вылетела из кухни с такой скоростью, как будто её запустили на земную орбиту.
Мы с Лали так увлеклись, что не заметили, как пролетело время. А когда поставили последнюю точку, даже чуть-чуть приуныли: очень уж хорошо нам работалось.
Взял я фотовитрину и понёс её на завод.
— Работа хорошая, — сказал папин директор. — Придраться не к чему. И сделано в срок. За это полагается премия. Сейчас я тебе её выпишу.
Я так и ахнул. Премия? Мне? Да я об этом даже не думал. Я ведь старался не ради денег. Всё обстояло гораздо проще: завод нуждался в моей помощи, и я заводу помог. Я и мой друг Лали.
— Пожалуйста, не надо премии, — сказал я растерянно. — Это же дело общественное…
— Потому-то и премия, — сказал директор. — И ты её заслужил.
Он взял лист бумаги и начал писать.
«Интересно, сколько он выпишет?» — пронеслось у меня в голове, и я скосил глаза на его правую руку.
Ура! Ура! Тридцать рублей!!! Да это же целый велосипед… Кто бы мог подумать!
— Большое-пребольшое спасибо, — заикаясь, проговорил я и, не помня себя от радости, помчался в бухгалтерию.
А потом… зажал деньги в кулак, выскочил из заводских ворот и дунул в магазин за велосипедом.
ВЕЛИКОЕ МГНОВЕНИЕ
Вот он стоит.
Серебристый, сверкающий, точно такой, как у того негодяя, что украл у Лали транзистор.
Стоит «Прогресс», меня дожидается.
Жалко, что нет здесь моих друзей из ХВС! Но ждать я не мог ни единой минуты.
Знали бы вы, как у меня колотилось сердце, когда мы с продавцом подошли к велосипедам и он показал на мой и спросил:
— Этот нравится?
Я только кивнул в ответ.
Он ещё спрашивает! Конечно, этот и никакой другой! Ведь я его давно присмотрел.
А продавец как ни в чём не бывало взял велосипед и поставил передо мной, будто покупать велосипеды самая обыкновенная вещь на свете.
Я отдал деньги и взял в руки руль. Ух и блестел же мой велосипед, сверкал, камеры раздувались от воздуха, а седло было блестящее и коричневое, как только что опавший каштан…
Я вывел его на улицу и вскочил в седло.
Ш-ш-ш… — зашуршал под колёсами асфальт. Я крутил педали всё быстрей и быстрей и как ветер помчался мимо деревьев, садов и домов.
Вылетел я за черту города, въехал на вершину холма, а потом как помчусь по склону вниз! Склон крутой, а я еду без тормозов, педали кручу быстрее, быстрее — несусь как вихрь!
Волосы развеваются, в ушах свистит ветер… Я лечу и не помню себя от счастья. Лечу, но руль держу твёрдой рукой и чувствую, каким лихим молодцом сижу в седле.
Наверно, то же самое чувствовал Тамаш Эсе, когда мчался в бой на своём скакуне.
ОБЛАВА
ТЁЗКА
В тот день, когда я купил велосипед, мама принесла с рынка нового петуха, которого, как всех петухов в Закарпатье, звали, как и меня, Пишта. Это петушиное имя отравило мне радость от покупки велосипеда. Петух тут, конечно, не виноват, но моя сестрица, как водится, сумела всё обернуть против меня.
Я как будто слился с велосипедом, лихо влетел во двор и вдруг слышу:
— Эй, Пишта! Пишта-петух! Такой же задавала!
Меня как водой окатило, и день был испорчен. Стал я рассказывать родителям, откуда взялся велосипед. Мама счастливым смехом смеётся, папа по плечу похлопывает, а меня так и подмывает угостить кулаком сестрицу, руки так и чешутся.
А Пишта и правда смешной-пресмешной.
Наш старый петух, которого зажарили в прошлое воскресенье, был рябой, степенный и важный.