Пискаревский летописец. Происхождение, источники, авторство

В Средневековье не видели существенной разницы между писателем и читателем. Средневековый кодекс чтения предоставлял читателю возможность писать на полях и усваивать текст посредством комментария[304]. Современная исследовательница Л. В. Столярова, изучающая рукописные книги XI–XIV вв., отметила читательские записи на полях. Но они не представляли собой какой -либо ценности в глазах средневекового человека, помещались в самых неудобных местах, нередко писались плохими чернилами. Все же труд писца кодекса вовсе не был анонимным: «Вопреки сложившейся в историографии точки зрения об анонимности труда древнерусских книжников, последние отнюдь не скрывали своего имени, однако стремились к составлению уничижительных самохарактеристик – дани авторской „скромности“ и проявлению величия богоугодного труда писца»[305]. Основное значение древнерусские книжники проявляли выходным записям, свидетельствующим о книгопроизводстве или о труде писца. Записки же, носящие в какой-то мере личный характер, – дневниковые, молитвенные, эмоциональные и собственно именные – выделялись в тексте гораздо меньше[306]. Для средневекового человека интерес представляло прежде всего имя писца кодекса, поэтому оно и не скрывалось. Анонимность большинства произведений с точки зрения современных представлений об авторстве связана с особенностями средневековой культуры. Здесь не знали авторского права, автора как творца сочинения. Строго говоря, существовала единственная книга, не подлежащая изменению, – Священное Писание. Все остальные авторы не творцы, а переписчики этого текста, поэтому никто из них не может претендовать на полную власть над произведением. Средневековая русская литература не составляла исключения, в ней тоже отсутствовало привычное нам представление об авторе. В. В. Виноградов писал о такой особенности древнерусских произведений: «Границы между писателем – создателем литературного произведения, компилятором – составителем, „сводчиком“, редактором, а иногда и переписчиком, в древнерусской литературе нередко являются очень зыбкими»[307]. Отсутствие в Средневековье современного нам представления об авторских правах приводит к тому, что древнерусский памятник постоянно заимствует из других произведений и сам, в свою очередь, служит материалом заимствования для них. В древнерусской литературе было постоянное стремление улучшать одно произведение за счет другого[308]. Средневековое произведение было открыто для любых изменений. К нему могут быть применены слова Р. Барта о многомерности письма, где «текст соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников»[309].

В Средневековье для произведения был важен не столько автор, сколько принадлежность к авторитетной традиции. Манфред Эйкельман пишет, что понятия «автор» и «авторитет» в Средние века почти исключали друг друга[310]. Отсюда две различные литературные практики: автор или сам удостоверял требования к художественности, правдивости и т.д. своих произведений, или автор создавал свои произведения в рамках традиционной литературной истории, в которой авторы, а также их произведения приобретали ранг компетентной профессиональной инстанции. Две литературные практики базировались на одинаковом понимании того, что авторы и их произведения были авторитетными[311]. С. С. Аверинцев замечает, что для архаического сознания имя автора есть знак авторитета[312]. У С. С. Аверинцева категория авторства, в отличие от категории авторитета, – неповторимость творческой инициативы и вызванные ею историко-литературные события. Там, где отсутствует «личность» в смысле индивидуальности, остается лишь некое присущее лицу и делегируемое им через имя достоинство, т.е. та же auctoritas (авторитетность)[313]. Если вспомнить высказывание Мишеля Фуко о том, что автор – это функция, которой общество наделяет те или иные произведения[314], то в Средние века авторскими считались прежде всего авторитетные произведения.

В древнерусской литературе требования авторитетности предъявлялись к церковно-учительным сочинениям, которые очень редко функционировали без авторов. При этом автор далеко не всегда был реальным историческим лицом, очень часто имя, которым подписывалось произведение, являлось только псевдонимом. Здесь можно привести высказывание академика М. И. Сухомлинова о псевдонимах: «Вообще в древней словесности русской наиболее употребительными были три рода псевдонимов: оригинальные русские сочинения или получали собирательное название поучений святых отцов, от "святых книг" и т.п.; или, что чаще всего, приписывались Златоусту; или же на них выставлялось имя другого отца церкви: Василия Великого, Григория Богослова, Кирилла Философа и т.д.»[315]. Здесь имя ставилось не для выражения творческой индивидуальности писателя, а для придания тексту авторитетности, для удостоверения того, что автор воплощает в себе «лик истинного христианина»[316].