Письма (1866)

В общем план создался. Мелькают в дальнейшем детали, которые очень соблазняют меня и во мне жар поддерживают. Но целое? Но герой? Потому что целое у меня выходит в виде героя. Так поставилось. Я обязан поставить образ. Разовьется ли он под пером? И вообразите какие, само собой, вышли ужасы: оказалось, что кроме героя есть и героиня, а стало быть, ДВА ГЕРОЯ!! И кроме этих героев есть еще два характера - совершенно главных, то есть почти героев. (Побочных характеров, в которых я обязан большим отчетом, бесчисленное множество, да и роман в 8 частях). Из четырех героев - два обозначены б душе у меня крепко, один еще совершенно не обозначился, а четвертый, то есть главный, то есть первый герой, - чрезвычайно слаб. Может быть, в сердце у меня и не слабо сидит, но ужасно труден. Во всяком случае времени надо бы вдвое более (mininum), чтоб написать.

Первая часть, по-моему, слаба. Но мне кажется, еще есть одно спасение: то, что еще ничего не скомпрометировано и может быть развито в дальнейших частях удовлетворительно (о, если бы!). Первая часть есть, в сущности, одно только введение. Одно надо: чтоб она возбудила хоть некоторое любопытство к дальнейшему. Но об этом я положительно не могу судить. У меня единственный читатель - Анна Григорьевна: ей даже очень нравится; но ведь она в моем деле не судья.

Во второй части должно быть всё окончательно поставлено (но далеко еще не будет разъяснено). Там будет одна сцена (из капитальных), но ведь еще как выйдет? - хотя записалось начерно и хорошо.

Вообще всё в будущем, но от Вас жду строгого отзыва. 2-я часть решит всё: она самая трудная; но Вы мне напишите и о первой (хотя я искренно знаю, что она не хороша), но все-таки напишите. (4) Кроме того, умоляю Вас, уведомьте меня, только что выйдет "Русский вестник", - напечатан ли мой роман? Всё еще боюсь ужасно, что опоздал. А явиться в январе для меня капитально необходимо. Уведомьте же, ради бога, тотчас, чтоб мне знать, хоть двумя строчками.

Каткову, при отсылке 1-й части, я написал о романе почти точно то же, что и Вам. Роман называется "Идиот". А впрочем, никто себе не судья, особенно сгоряча. Может быть, и первая часть недурна. Если я не развил главного характера, то ведь так по законам всей планировки выходит. Вот почему и жду Вашего суждения с таким алчным нетерпением. Но довольно об романе. Вся эта работа с 18-го декабря до того меня разгорячила, что я ни думать, ни говорить не могу ни о чем другом. Теперь скажу несколько слов о нашем здесь житье, с тех пор, как я Вам не писал.

Мое житье, конечно, работа. Но хорошо то, что теперь я, благодаря постоянной присылке ежемесячно ста рублей, - совершенно не нуждаюсь. Живем с Анной Григорьевной умеренно, но совершенно достаточно. Но предстоят и траты, и необходимо иметь всегда хоть маленькую сумму в запасе. Через полтора месяца Анна Григорьевна (которая великолепно переносит свое болезненное состояние) сделает меня отцом. Понимаете сами, какие тут предстоят расходы. Но попрошу на это время по 200 р. в месяц, и Редакция пришлет. Я же уж отослал туда на 1000 р. почти. А к 5-му февраля отошлю еще на 1000 (и может быть, хорошего, покапитальне, поэффектнее), стало быть, и могу спросить сумму позначительнее. Кстати, голубчик, если б не уничтоженный роман, то, конечно, к Новому году я бы Вам заплатил то, чем Вы меня одолжили. Но теперь прошу Вас подождать на мне еще месяца два, ибо раньше 2-й части ничего не могу спросить в Редакции позначительнее. Но к тому сроку уплачу непременно. Но главное, но самое ужасное мое сокрушение - это мысль, что делается с Пашей? Сердце мое обливается кровью, и мысль о нем, при всех литературных мучениях моих в декабре, приводила меня просто в отчаяние! Что он делает? Я в ноябре и в декабре не посылал ему денег, но он еще до ноября не писал мне ничего. При последней выдаче денег (60 р. от Каткова) через Вас я писал ему длинное письмо и еще поручал ему сделать маленькую справку, чрезвычайно для меня важную, а для него легкую. Я умолял его отвечать мне. Ни одной строчки ответа. Ради бога, напишите мне о нем хоть что-нибудь. Ненавидит он меня, что ли? За что же, за что же? За то ли, что я послал ему из самого последнего и жду с жгучим нетерпением, когда еще пошлю? Не может быть, чтоб ненавидел. Я приписываю всё не его сердцу, а его легкомыслию и неумению решиться даже письмо написать, так как не решился до двадцати лет хоть таблицу умножения выучить.