Письма (1870)

Я давно хотел написать Вам об этом, тогда же, как прочел; но сильно был занят. Теперь опять сажусь за работу. Почти некогда читать, но очень жалею, что не удалось прочесть Вашей статьи о русской литературе в "Заре". (12) Редакция исключила меня из числа своих подписчиков на этот год и не прислала номера (Вам, конечно, неизвестно, что я не даровой номер получал, а в кредит, до общего расчета с редакцией моими сочинениями, стало быть, я все-таки был подписчиком "Зари"). Никак не могу понять, за что меня исключили? Нахожу только два возможные объяснения: или недоверие к моей состоятельности в уплате, так как я и без того много должен в редакцию, или некоторое враждебное ко мне чувство редакции за то, что не мог сдержать обещания насчет статьи. Признаюсь, что вторую причину я искренно отвергаю - это было бы слишком, то есть не неприязненное чувство редакции отвергаю, а этот способ дать (13) мне его почувствовать. Редакция "Русского вестника" в конце 69-го года и в начале 70-го питала ко мне чувства неприязненные за то, что я на 70-й год, несмотря на обещание, ничего не прислал им, а отдал в "Зарю", но, несмотря на это и на то, что я оставался должным "Р<усскому> вестнику" до 2000 руб., они все-таки не лишили меня журнала, а продолжали присылать постоянно.

Неужели же до такой степени на меня сердятся? Между тем в газетных объявлениях я выставлен в числе сотрудников. Это значит: "Задолжал, так не отвертишься; все-таки дашь повесть, как бы тебя ни третировали". Неужели так это? Но чем же иначе объяснить?

Пишу это Вам одному, Николай Николаевич. Ведь настолько-то, может быть, уважаете же Вы меня, чтоб не подумать обо мне, что я, просто-запросто, хочу теперь (14) через Ваше посредство выканючить себе книжку "Зари", не имея чистых денег на подписку? К самой же "Заре" мне совестно обратиться в таких обстоятельствах, а стало быть, до лета просижу без "Зари". Мне всё обходится дороже, чем другим. Боже, что другие-то литераторы делают с редакторами, да еще нарочно, а не потому, что нужда колотит в загорбок молотом, и им всё сходит (Тургенев, например, с Катковым, когда печатались "Отцы и дети", и не из нужды, а из жадности). (15)

Еще раз простите меня за это письмо. Жалобы, дрязги - какая гадость! И эту-то гадость я Вам посылаю вместо письма! Не сердитесь. Или лучше так: сперва выбраньте меня, а потом скажите: "Ведь и он капельку справедлив".

Здоровы ли Вы? Черкните мне хоть что-нибудь когда-нибудь. Неужто и Вы на меня так сердитесь?

Весь Ваш искренно Ф. Достоевский.

(1) было: прошлого

(2) и нетерпению вписано

(3) было: того что

(4) вместо: истории литературы - было: литер<атуре>

(5) стало быть вписано

(6) вместо: вместо того - было: вместо них

(7) на меня вписано

(8) вместо: не статья ... ... напечатана - было: не напечатана ... ... статья

(9) и что Вы ... ... в "Заре" вписано

(10) далее было: ему

(11) вместо: без оговорки и было: а. без малейшего б. без очевидного

(12) далее было: Вы знаете

(13) вместо: этот способ дать - было: способ этим дать

(14) теперь вписано

(15) далее было: Но что

412. А. Н. МАЙКОВУ 25 февраля (9 марта) 1871. Дрезден

Дрезден 25 фев<раля>/9 марта 1871.

Многоуважаемый Аполлон Николаевич, не удержался и беспокою Вас опять, слишком тяжело оставаться в неизвестности, да и вредно мне: всё ожидая - не знаю, что предпринять. Уведомьте, прошу Вас очень: ожидать ли мне чего-нибудь? Мне приходит на мысль, что, может быть, еще Стелловского нет в Петербурге. Не получая от Вас решительного слова о том, что дело лопнуло, полагаю, что Вы еще питаете надежду. Но надежда иногда ужасно тяжела п прямо вредит интересам; нечего делать, решусь написать в Москву. Но так как это может вконец разорить мой план возвращения весной в Петербург (потому что, забрав теперь, в неурочное время, деньги из "Р<усского> вестника", лишу себя возможности спросить к весне известную сумму) - то подожду еще Вашего ответа на это письмо и тогда только рискну написать в "Р<усский> вестник". И потому, ради бога, ответьте, добрейший Аполлон Николаевич.

Да не сердитесь ли Вы уже на меня? Это может быть: слишком уже надоедаю я Вам. Я просил Вас в последнем письме не стеснять себя моим мнением и действовать в высшей степени по единому Вашему усмотрению. Повторяю теперь то же самое: как бы Вы ни решили это дело - я всем останусь доволен - лишь бы этот негодяй хоть что-нибудь отдал. Слишком сам понимаю, каково с ним иметь дело.

Я не совсем здоров и почти не могу писать. Пересмотрел первые книжки журналов (здесь почти все они есть): не бог знает что. В наших журналах всё еще лучше. А в тех только старая песня - ассоциации, да рабочие, да Лассаль, или искажение русской действительности в разных обзорах. А что хваленый суд? Читаю теперь дело Дмитриевой - оправдали! Кулики! Задолбили по писанному. Нет, видно, всего труднее на свете самим собою стать.