Письма 1886-1917

Пусть не я, пусть кто-нибудь другой, быть может, Москвин, объяснит Вам то, что Вам дано от природы. Я терпеливо издали готов любоваться тем, как Ваш талант, отбросив ненужное, почувствует свободу и проявится во всей своей силе, которую временно задерживало проклятое ремесло актера.

Верьте мне: все то, что кажется Вам сейчас таким трудным, — в действительности пустяки. Имейте терпение вникнуть, подумать и понять эти пустяки, и Вы познаете лучшие радости в жизни, которые доступны человеку в этом мире.

Если моя помощь была бы Вам нужна, — я разорвусь на части и обещаюсь не запугивать Вас научными словами ². Вероятно, это была моя ошибка.

Молю Вас быть твердой и мужественной в той артистической борьбе, которую Вам надо одолеть не только ради Вашего таланта, который я всем сердцем люблю, но и ради всего нашего театра, который является смыслом всей моей жизни.

[…] Вам так мало надо сделать, чтобы быть прекрасной Натальей Петровной, которую я уже десятки раз видел. Просмотрите всю роль и ясно определите, на какие куски она распадается ³.

Здесь — я хочу скрыть свое волнение; здесь — я хочу поделиться с другом своим чувством; здесь — я удивилась и испугалась; здесь — я стараюсь уверить его, что ничего страшного не произошло, и для этого то становлюсь нежной, то капризной, то стараюсь быть убедительной. Потом я опять сосредоточилась. Пришла Верочка, я не сразу бросаю сосредоточенность. Наконец поняла — взяла роль барыни и стараюсь убедить ее, что ей надо выйти замуж.

В каждом месте роли ищите каких-нибудь желаний для себя и только для себя и гоните все другие пошлые желания — для публики. Эта душевная работа так легко Вас увлекает.

Увлекаясь ею, вы отвлекаетесь от того, что недостойно настоящей артистки — служить, подслуживаться публике. Насколько Вы нелогичны в последнем случае, постольку Вы логичны при увлечении настоящим переживанием. Но… выходя на сцену, — приготовьтесь, сосредоточьтесь, увлекитесь настоящими переживаниями.

Вы счастливица, у вас есть сценическое обаяние, которое заставляет Вас слушать, и потому Вам легко делать на сцене все, что Вы захотите.

Нашему брату труднее, так как нам надо в каждой роли выдумать, придумать, сделать это обаяние, без которого актер все равно что роза без аромата.

Мужайтесь и сядьте раз и навсегда на Ваше царственное место в нашем театре. Я буду любоваться издали или, если нужно, работать для Вас, как чернорабочий.

Простите за причиненные Вам муки, но верьте — они неизбежны.

Скоро Вы дойдете до настоящих радостей искусства.

Сердечно любящий Вас, поклонник Вашего большого таланта ⁴.

К. Алексеев

340. Л. Я. Гуревич

24 декабря 1909

Москва

Дорогая Любовь Яковлевна!

Спасибо за письмо и за немецкую выписку. Спасибо немцам за то, что они нас не забывают ¹.

Я знаю, что Вы нас не забыли, а Вы знаете, что мы Вас не можем забыть. Разве оазисы в пустыне забываются? Вы такой оазис в нашей артистической жизни. Боже, до чего все остальное большинство критиков тупы, узки и не вдумчивы. В этом году нас хвалят совершенно неожиданно. Это произошло потому, что Южин и Незлобии приказали хвалить их театры, неловко же ругать нас одних. Хвалят, но, пожалуй, лучше бы ругали… Как трудно доказать самые простые истины.

Внешняя сторона этого сезона — отвратительна, так как публику, которая, как Вы знаете, умнее большинства критиков, спутали, и нам приходится бороться с этим самыми решительными мерами. Южин проповедует свободу актера, другими словами: монтировочная часть дает какую угодно декорацию и обстановку; кто угодно режиссирует; на пьесу заранее определяют 15, 20 репетиций (даже на «Дмитрия Самозванца», на «Цезаря и Клеопатру» ², причем на главные роли назначают по 2 и по 3 исполнителя. Они имеют каждый по 5, 7 репетиций. Причем часто репетируют не с теми, с кем играют. Когда молодежь обращается к Южину за советом, как пережить такое-то место роли, он отвечает: «Какое мне дело? Играйте хорошо». Все бездарные актеры в восторге, точно так же как и старики; наиболее талантливые из молодежи просятся к нам… За 4 месяца состряпали, кажется, от 8 до 10 пьес. Пресса разрывается от восторга, и публика валит (это значит вместо 700 р. на круг делают 1200). Итак, антреприза, самая провинциальная, и поощрение актерского ремесла.

Незлобии делает как раз то, в чем нас до сих пор упрекали, т. е. ни единого порядочного актера (лучший — Асланов, наш ученик, который оказался слабым для нашей труппы), — все построено на сверчках, комарах, шуточках; то играют на сукнах, то устраивают три сцены на одной, т. е. проиграют на одной, откроют другую и т. д. Надо отдать справедливость: любви и порядочного отношения — много. Скажу даже, что театр симпатичен и куда симпатичнее теперешнего Малого. Шуму и похвал много, сборов никаких. Но все-таки это путает публику. Теперь никто ничего не понимает: кто же первее — актер, режиссер; нужен ли реализм или импрессионизм?