Письма 1886-1917

Сулержицкий кое-что писал в беллетристике и печатался в «Знании». Быть может, Вы поручите мне переговорить с ним или сговоритесь с ним письмом? Его адрес: Москва, Художественный театр.

Теперь о режиссерском отделе.

Право фотографирования постановок принадлежит исключительно московскому фотографу Фишеру (бывший Дьяговченко). По контракту только он владеет и распоряжается негативами и снимками. Что делать с материалом постановки? Эскизы декораций «Месяца в деревне», равно как и рисунки костюмов, принадлежат Добужинскому. Театр хранит только копии. Mise en scene не будет никакой. Скамья или диван, на кот[орый] приходят, садятся и говорят, — ни звуков, ни подробностей, ни деталей. Все основано на переживании и интонациях. Вся пьеса сплетена из ощущений и чувств автора и актеров. Как записать их, как передать неуловимые способы воздействия режиссеров на артистов? Это своего рода гипноз, основанный на самочувствии актеров в момент работы, на знании их характера, недостатков и пр. Как в этой пьесе, так и во всех других — эта и только эта работа существенна и достойна внимания. Все то, что говорит о деталях и реализме постановки, является случайно, в последнюю минуту, после первой генеральной.

«Анатэма» сложнее по mise en scene, но и там группировка действующих лиц интересна и нужна только в связи с внутренним переживанием. Как передать все те переживания, которыми оживлена сухость пьесы? Чтобы передать эту режиссерскую работу, единственную нужную и интересную, пришлось бы писать тома и забираться в дебри психологии актерского творчества.

Вот почему попытки наши всегда были неудачны. Вот почему и теперь я не знаю, как приступить к этой работе.

Общий взгляд на постановку — очень вреден и путает. В свое время мы написали такой взгляд для чеховской пьесы «Три сестры». По этим запискам поставили пьесу. Я видел эту постановку. Ужаснее ничего придумать нельзя. Поняли только, что в пьесе нужна тоска, печаль. У нас эта тоска достигается смехом, так как Ў пьесы — на смехе. Там смех отсутствовал, получилась отчаянная тоска — для публики.

Я перечитываю письмо и вижу, что по всем трем пунктам мне приходится огорчить Вас.

Поверьте, мне это очень тяжело, и я ломаю голову, как мне избежать такого результата, так как для Вас я бы всегда хотел сделать все от меня зависящее. Кроме того, Ваше новое дело мне в высокой степени симпатично. Чтобы загладить свою теперешнюю вину, я буду думать: что бы я мог написать верного и интересного. Пока у меня задумана большая работа, но она будет готова не скоро. Задумана статья: о трех родах драматического искусства (переживание, представление, доклад). Раньше лета мне не придется приступить к ней.

Словом, буду всячески стараться загладить свою вину, а Вы подождите сердиться на меня и будьте снисходительны и терпеливы. Надеюсь оправдаться в будущем. Жму Вашу руку и шлю сердечный привет Вашей уважаемой супруге.

Сердечно преданный и уважающий Вас

К. Алексеев

338*. Н. А. Попову

3 ноября 1909

Москва

Дорогой Николай Александрович!

Пишу коротко, так как очень занят.

Прежде всего спасибо за внимание, за любовь и за статью обо мне ¹. Тронут и конфужусь. Относительно Вашей будущей деятельности Вы знаете мое личное мнение.

Могу сказать словами Хлестовой:

«А ты, мой батюшка… — Пора перебеситься».

(Не сердитесь. Говорю любя и уважая!)

О Дагмарове, Павленкове и Урванцеве сказал правлению и Немировичу ².

Для того чтоб говорить за них в правлении, мне необходимы некоторые сведения, а именно:

а) на какое содержание они пойдут;

б) какие роли в нашем репертуаре они могли бы играть;

в) хватит ли у них энергии и терпения пройти нашу шлифовку, прежде чем завоевать себе прочное положение в труппе;

г) быть может, они любят много ролей и много играть?

Мне представляется, что Дагмаров мог бы в некоторых ролях заменить со временем Качалова.

Работаю до одури над «Месяцем в деревне». Пьеса до того тонка по психологии, что не допускает никакой mise en scene.

Приходи, садись на скамейку и переживай почти без жестов. Приходится разрабатывать внутренний рисунок до небывалых тонкостей.

Жму Вашу руку.

Жена и дети кланяются.

Сердечно преданный и любящий

К. Алексеев

1909 -3/XI

339. О. Л. Книппер-Чеховой

1909

Милая и дорогая Ольга Леонардовна!

Не еду к Вам сам, чтобы не причинить Вам неприятность. Я так надоел Вам, что должен некоторое время скрываться. Вместо себя — посылаю цветы. Пусть они скажут Вам о том нежном чувстве, которое я питаю к Вашему большому таланту. Это увлечение вынуждает меня быть жестоким ко всему, что хочет засорить то прекрасное, которое дала Вам природа.

Сейчас Вы испытываете тяжелые минуты артистических сомнений. Глубокие чувства страдания на сцене рождаются через такие мучения. Не думайте, что я хладнокровен к Вашим мукам. Я все время волнуюсь вдали и вместе с тем знаю, что эти муки принесут великолепные плоды ¹.