Письма Баламута. Расторжение брака

– Вся злоба его, вся зависть, все одиночество, вся похоть – ничто перед единым мигом райской радости. Зло даже злом не может быть в той полноте, в какой добро есть добро. Если бы все мучения помыслились вон той птичке, она проглотила бы их, как ваш земной океан проглотил бы каплю чернил.

– Теперь я понял, – сказал я, – Сара Смит не уместится в аду.

Учитель кивнул.

– Да, – отвечал он, – ад не может широко разинуть свою пасть.

– А Сара не могла бы стать меньше, как Алиса в Стране чудес?

– Погибшая душа бесконечно мала, ее почти нет, она совсем усохла, замкнулась в себе. Бог бьется об нее, как звуковая волна об уши глухого. Она сжала зубы, стиснула кулаки, крепко зажмурилась. Она не хочет, а потом и не может давать, вкушать, видеть.

– Значит, никому до нее не достучаться?

– Только Высший из всех может так умалиться, чтобы войти в ад. Чем ты выше, тем ниже можешь спуститься: человек способен привязаться к лошади, но лошадь не привяжется к мыши. Один Христос спустился туда, к ним.

– Спустится ли Он снова?

– Время здесь не такое, как на земле. Те дни, когда Он был в аду, обнимали все минуты, которые были, есть и будут. В темнице нет никого, кому бы Он не проповедовал.

– Кто-нибудь услышал Его?

– Да.

– Вы писали, – сказал я, – что спасутся все, и апостол Павел так пишет.

– Наверное, все и будет хорошо, как сказал Спаситель святой Юлиании Норичской, но нам с тобой не стоит толковать о таких вещах.

– Потому что они слишком страшны?

– Нет. Потому что ответ обманет. Если ты внутри, во времени, и спрашиваешь, как тебе поступить, – ответ прост. Ты на распутье, и ни один из путей не закрыт для тебя. Человек волен избирать вечную смерть, кто выберет ее – ее и получит. Но если ты пытаешься выйти в вечность и увидеть, как все будет (иначе сказать ты не сумеешь) тогда, когда все возможности сменятся Единственно Сущим, ты спрашиваешь о том, чего тебе не понять. Ты смотришь сквозь маленькие и ясные стекла времени. Свобода – дар, сильнее всего уподобляющий тебя Творцу, но увидеть ее ты можешь только в перевернутый бинокль, иначе она была бы слишком велика для тебя. Для тебя сменяются диапозитивы моментов, и во всякий из них ты волен делать выбор. Но смена этих временных кусочков, призрак того, «что могло бы быть», – еще не свобода, это все стекла, линзы. Я говорю сейчас притчами, но они верней философских выкладок или мистических построений, которые тщатся проникнуть глубже. Любая попытка увидеть облик вечности прямо, без этой линзы, искажает или уничтожает то, что знаешь о свободе. Вспомни доктрину предопределения. Она стоит на том, что Присносущий не дожидается будущего, и она права, но правоту эту покупает ценой свободы – истины важнейшей и глубочайшей из двух. Доктрина всеобщего спасения тоже поступается половиной правды. Тебе не понять вечности, пока ты во времени. Господь сказал, что мы – боги. Долго ли можешь ты без линзы смотреть на безмерность собственной души и вечную реальность выбора?

Вдруг все изменилось. Я увидел огромных людей, неподвижно и безмолвно стоящих у серебряного столика. На нем, словно шахматные фигурки, передвигались крохотные люди, и я знал, что каждый из них представляет кого-нибудь из огромных, выражает, как в пантомиме, его глубинную природу. Люди-шахматы были мужчинами и женщинами, как они представляются друг другу и самим себе при жизни. Стол был временем. Огромные люди, глядящие на все это, – бессмертными душами шахматных. Голова закружилась у меня, я схватил учителя за руку и крикнул:

– Неужели это так? Значит, все, что я тут видел, – неправда? Значит, беседы призраков и духов – условное действо, а исход предрешен давным-давно?

– С таким же успехом ты можешь назвать это предвосхищением того, последнего выбора. А лучше не называть ни так, ни так. Ты видел ход событий немного четче, чем там, на земле, – стекло тут яснее. Но смотрел ты все еще сквозь него. Не жди от сна больше, чем он может дать.

– От сна? Значит, я… еще… еще не здесь?

– Нет, сынок, – мягко сказал он и взял меня за руку. – Радоваться рано. Тебе еще предстоит испить горький напиток смерти. Ты видишь сон. Если будешь рассказывать его, говори ясно, что это было во сне. Не давай им, бедненьким, повода думать, что они или ты заглянули туда, куда не заглянуть смертным. Я не хотел бы, чтобы мои дети стали Сведенборгами.

– Упаси Господь! – сказал я по возможности мудрым тоном.