Письма. Часть 2

Напрасно просили меня о вечном адресе, потому что его у Вас не могло бы не быть — неужели Вы думаете что я могу так кануть — без следу — сжигая за собой — всё? Я человек вечной благодарности.

Ах, Ариадна, какой это был рай — в тех Ваших садах! Я еще когда-нибудь их напишу.

Жду весточки и обнимаю Вас,

Ваша всегда

Марина

<Приписка на полях:>

Не думайте, что я не думаю о Вашем горе: у меня в сердце постоянный нож.

Ваша лягушка была — мои последние счастливые дни. Кстати, она из голубой от моря и огня превратилась в серебряную — т. е. стала совсем Ваша (О<льге> Н<иколаевне> этого конечно не говорите, да и не скажете!)

<Из тетрадки Юношеских стихов>[1628]

С.Э.

Я с вызовом ношу его кольцо:
Да, в вечности — жена, не на бумаге!
Его чрезмерно-узкое лицо
Подобно шпаге.

Безмолвен рот его, углами вниз,

Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.

Он тонок первой тонкостью ветвей…

Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями раскинутых бровей —
Две бездны.

В его лице я Рыцарству верна:

— Всем вам, кто жил и умирал без страху! —
Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху.

Коктебель, 3-го июня 1914 г. (ДО войны!)

Коктебель. 1914 г. — Ванв, 1937 г.

МЦ.

17-го ноября 1937 г., четверг

Vanves (Seine) 65, rue J. В. Potin

Ариадна!

Откуда Вы знаете, что я больше всех цветов на свете люблю деревья: цветущее д'eревце?!

Когда мне было шестнадцать лет, я видела сон: меня безумно, с небесной страстью, полюбила маленькая девочка, которую звали Маруся. Я знала, что она должна умереть и я ее от смерти прятала — в себя, в свою любовь. Однажды (все тот же сон: не дольше трех минут!) я над ней сидела — была ночь — она спала, она спала, я ее сторожила — и вдруг — легкий стук — открываю — на пороге — цветок в плаще, огромный: цветущее деревце в плаще, в человеческий (нечеловеческий!) рост. Я — подалась и он — вошел.

Потом это видение отобразилось в моем М'oлодце, где сама Маруся становится д'eревцем: барин влюбляется в деревце, не зная, что оно — женщина.

Вы ведь всего этого не знали, как не знали магии надо мной слова азалия, моей вечной мечты о деревце, которое будут звать азалия — как женщину, — только лучше.

Ариадна! Моя мать хотела сына Александра, родилась — я, но с душой (да и головой!) сына Александра, т. е. обреченная на мужскую — скажем честно — нелюбовь — и женскую любовь, ибо мужчины не умели меня любить — да может быть и я — их: я любила ангелов и демонов, которыми они не были — и своих сыновей — которыми они были! —

— Ариадна, никто не подарил мне цветущего деревца, которое зовут азалия.

…И еще — какой мой поступок: подарок в день своего рождения[1629] (— Мама! Что Вы мне подарите в день своего рождения? из года в год — Мур).

— Ариадна, я третий день живу этим деревцем и над этим деревцем: оно рядом, у изголовья, вместе с Vie de Ste-Th'er`ese de l'Enfant J'esus `ecrite par elle — m^eme[1630] — первой книгой которую я стала читать после моей катастрофы — странной книгой, страшной книгой, равн'o притягивающей и отталкивающей. Вы знаете ее лицо? Лукаво-грустное личико двенадцатилетней девочки, с началом улыбки и даже — усмешки: над собой? над нами? («Je veux ^etre Son joujou: Sa petite balle… Je veux qu’ll passe sur moi tous Ses caprices… J'esus a rejet'e Sa petite balle…»)[1631] Это — отталкивает, но последнее слово: — Je passerai tout mon ciel `a secourir la terre[1632] — не только восхищает, но совозносит, с ней, на т'y высоту. (Tout mon ciel — как: tout mon temps…)[1633] Эта маленькая девочка могла быть поэтом, и еще больше: grande amoureuse:[1634] это Марианна д’Альваредо полюбившая — вместо прохожего француза — Христа. Я знаю эти ноты. Ариадна, достаньте и прочтите: — La vie de Ste-Th'er`ese de l’Enfant Jesus, 'ecrite par elle — m^eme (Office Central de Lisieux — Calvados) — с безумно-безвкусной обложкой «du temps»[1635] (1873–1897, но все то же лицо 12-летней девочки, вдвое младшее своей молодости.)

…Не думайте queje tombe en religion[1636] — я была бы не я — этого со мной никогда не будет — у меня с Богом свой счет, к нему — свой ход, который мимо и через — над моей головой (как сказал поэт Макс Волошин обо мне, 16-летней) двойной свет: последнего язычества и первого христианства — а может быть, как я сама сказала — двадцати лет:

Оттого и плачу много,
Оттого —
Что взлюбила больше Бога
Милых ангелов Его…[1637]