Письма. Часть 2

Но т'a даль — от Вас до Люсьена — посерьезней: нет, от Люсьена — до Вас, ибо это даль между слабостью и силой. Ну, будем надеяться… Больно, конечно, знаю это по своей легкой боли — когда не отвечали…

Работайте — ходите — живите — а время сделает своё. (От меня до Petite Sainte Th'er`ese — рукой подать. Приехали бы — пошли бы вместе.)

Целую и люблю.

М.

<Приписка на полях:>

Ради Бога, уберегите письмо от глаз!!

Сроки мои еще совершенно не известны: не раньше 15-го сент<ября>, а м. б. и позже. Увидимся?

18-го августа 1938 г., четверг

Dives-sur-Mer (Calvados) 8, rue du Nord

Дорогая Ариадна! Правда — дивное имя?[1726] Был у меня когда-то — ровно 20 лет назад! — такой стих (кончавший стихотворение):

…Над разбитым Игорем плачет Див[1727]

(Див — неведомое существо из Песни о Полку Игореве, думаю — полу-птица, полу-душа…)

Наш Dives — полу-Guillaume-le-Conqu'erant,[1728] полу-рабочий поселок, с одним домом во всю улицу и под разными нумерами (казенные квартиры для заводских рабочих).

У нас с Муром большая светлая комната — в ней и готовлю — но мыться в ней нельзя: ничего нет: нужно — в кухне, а в кухне — всё семейство: отец, мать и четверо детей. Я нынче попросила хозяина выйти, он вышел — и тотчас же вошел, а я мыла ноги, более или менее в рубашке, он — ничего, ну и я — ничего. Мне показалось: он — не того, а он оказался: Ni-ki-t`a: т`aк его позвала хозяйка — и оказался — русским, русским отцом четырех нормандских детей, ни звука не знающих по-русски: за глаза старшего мальчика: непомерные, карие, жаровые (зачем ему такие?!) — душу бы отдала.

Море — верста ходу. Пляж — как все: слишком много народу и веселья: море на свой берег — непохоже. Мур с упоением играет с рабочим народом (малолетним, мужского пола) — и немножко отошел от своих газет. — Ехали через Lisieux, видели уж-жасный!! мавританский собор, думающий почтить память Св. Терезы, но и другое видели — монастырь, в глубине города, тот о котором она — сорок лет назад: — C’est le froid qui m’a tu'ee.[1729]

Городок гористый, прелестный.

________

Думаю пробыть здесь три недели, так что — надеюсь! — еще увидимся. Но этот раз будет — последний раз (О Боже, Боже, Боже! чт'o я делаю?!)[1730]

Пишите. Это последний срок для родных голосов. Потом (как в моей Повести о Сонечке) началось молчание.

_______

Получили ли мое предотъездное письмо, где я писала Вам о наших общих знакомых? Как Вам нравится (или не нравится) — девочка?[1731]

Между прочим, механическая страсть к стихам — как у матери.

— Ах, Люсьен, Люсьен! Всё понимающий и ничего не могущий. А не сделать ли ему переливание крови (Вашей)? Обнимаю и жду весточки.

МЦ.

3-го сентября 1938 г., суббота

Dives-sur-Mer (Calvados)

8, Rue du Nord

Дорогая Ариадна!

Пишу Вам уже на Париж, ибо Вы написали: с 3-го по 10-е. Увы! неужели только по 10-е? Ибо я раньше 10-го не выеду, а м. б. даже позже. В Париже меня ждет страшный неуют и в первый же день — необходимость выписаться и прописаться, ибо я сейчас не живу нигде: комнату в Исси — конечно — оставила (т. е. — бросила), в прежнюю ли гостиницу въеду или «обоснуюсь» в Париже — еще не знаю, ничего не знаю о своем ближайшем будущем, знаю только, что такая жизнь-страшно не по мне и — думаю — ни по кому.

Остающуюся неделю употреблю на окончание разных работ, забранных. Боюсь, что в Париже у меня уже досуга не будет. Сделаю — чт'o смогу.

Вторая часть Сонечки (моей последней большой работы здесь) — и еще ряд вещей будут для Вас оставлены у Маргариты Николаевны Лебедевой — 18 bis, Rue Denfert-Rochereau-на случай, если бы нам больше не пришлось увидеться. Постараюсь успеть переписать для Вас ту вещь, которую мы вместе с вами правили (мои «варианты») — в Булонском лесу — помните? Другая такая же вещь для Вас уже переписана. Вы сами поймете, что надо будет беречь их от всех глаз.

Я давно уже не живу — потому что такая жизнь — не жизнь, а бесконечная оттяжка. Приходится жить только нынешним днем — без права на завтра: без права на мечту о нем! А я всегда, с 7-ми лет, жила — «перспективой» (мое детское слово, к<отор>ое мне представлялось в виде панорамы — тоже вещи из моего детства).

А «панорамы» — никакой. И — ненавижу гостиницу, в такой жизни для меня что-то — позорное, — точно я другого не заслужила! Пусть изба (как годы было в Чехии!) — но не «chambres meubl'ees»![1732]

— Ну — вот.

В море купались — раз: было грязно, мягко и холодно. Но были чудные прогулки по холмам и с далёким морем, с каждым шагом обретавшим всё свое величие. Были старые фермы и старые деревья — и вечно-юная зелень с вечно-жующими коровами. И хо-зяйство — как везде и всегда. Видите: еще есть, а я уже говорю: было! Из Парижа напишу сразу — дам адрес, к<оторо>го еще нет.

Обнимаю Вас и всегда помню и люблю.

М.

<Приписка на полях:>

Если сразу ответите — Ваше письмо меня здесь еще застанет. Хочу знать про конец Вашего лета, про Люлин коклюш (я знаю этот ужас!!) — про Ваши ближайшие планы, про Вашу «панораму» — `a d'efaut de la mienne…[1733]