Письма Чехова к женщинам

Погода в Ялте паршивенькая. Ветер неистовый. Розы цветут, но мало; будут же цвести богато. Ирисы великолепны.

У меня всё в порядке, кроме одного пустяка — здоровья.

Горький не выслан, а арестован; держат его в Нижнем. Поссе тоже арестован.

Обнимаю тебя, Олька.

Твой Antoine

А. П. Чехов — О. Л. Книппер

2 мая 1901 г., Ялта

Милая моя дуся, я переночевал в Форосе только одну ночь, соскучился там и заболел. А сегодня, как нарочно, холодно, облачно. Я сижу у себя в кабинете безвыходно и, за неимением других занятий, занимаюсь только тем, что думаю и кашляю. Не сердись на меня, дуся, за такое мое поведение, не наказывай меня невеселыми мыслями. Скоро, скоро увидимся. Я выеду из Ялты 5 мая или, самое позднее, — 10-го, смотря по погоде. Затем поедем на Волгу, одним словом, будем делать все, что ты только пожелаешь. Я в твоей власти.

Если ты выйдешь за Вишневского когда-нибудь, то не по любви, а из расчета. Рассудишь, что малый он ничего себе, и выйдешь. Очевидно, он рассчитывает на то, что скоро ты овдовеешь, но скажи ему, что я, назло, оставлю завещание, в котором запрещу тебе выходить замуж.

Дуся моя славная, Оля, как бы ни было, скоро мы увидимся, поговорим обо всем. Теперь вечер, и мне стало лучше, чем было утром и днем. В Москву я приеду, вероятно, утром, так как с 4 мая станет ходить курьерский поезд. Пришлю телеграмму.

Веди себя хорошо. Если май будет холодный, то на Волгу поедем в первых числах июня. Из Ярославля? А почему не из Нижнего? Хорошие пароходы начинают ходить только от Нижнего — кажется, так. Ну, да обсудим все, когда увидимся.

До свиданья, собака!

Твой Antoine.

А. П. Чехов — О. Л. Книппер

23 авг. 1901 г., Ялта

Жена моя чудесная, друг мой милый, вчера я приехал опять в Ялту. В Севастополе спалось хорошо, утром был сильный ветер, ожидал я качки, но в море не качало, все обошлось весьма благополучно. А теперь я дома, сижу у себя за столом и пишу сие. Погода чудеснейшая. Ну, как ты? Что нашла в Москве? Как встретили тебя товарищи? Пиши мне обо всем, моя славная девочка, я думаю о тебе постоянно.

Кресло из твоей комнаты, угрюмое и задумчивое, я распорядился перенести ко мне. В твоей комнате внизу тихо и одиноко. Портрет твоей мамы стоит на столе.

Арсений еще не приехал. Машу, как говорят, сегодня выпустят из больницы, Марфуша будет лежать еще три недели [201]. Полька-Маша усердствует и, по словам Маши-сестры, приготовляла обеды в наше отсутствие очень хорошо, по польской книжке. Г-жу Коновицер полиция гонит из Ялты [202], и, кажется, ничего нельзя сделать для нее. Твой веер я спрятал к себе в стол.

Сегодня я не чистил своего платья — вот уже чувствуется твое отсутствие. И сапоги тоже не чищены. Но ты не волнуйся, я распоряжусь, и Маша распорядится, все будет чиститься.

Я тебя люблю, дуся моя, очень люблю. Поклонись маме, дяде Саше, дяде Карлу, Вишневскому, Немировичу и всем. Целую тебя и крепко обнимаю, моя дорогая, неоцененная. Храни тебя Бог. Благословляю тебя. Пиши, пиши и пиши каждый день, иначе будешь бита. Ведь я очень строгий и суровый муж, ты это знаешь.

Твой Antoine.

О. Л. Книппер — А. П. Чехову

1 ч. ночи 23-е августа 1901 г., Москва

Как поживаешь, дусик мой? Мне отрадно думать, что по окончании дня я сажусь болтать с тобой, Антончик мой. Я сейчас вымылась в кухне в большом тазу, смыла дорожную грязь и опять тишина в доме, и опять я пишу тебе. И у тебя теперь тихо и темно, и ты спишь уже, конечно.

Как поужинал? Был ли Гольцев у тебя и вообще кто был из приятных? Завтра я уже могу иметь письмо от тебя, если ты написал его еще в Севастополе, как обещал.

Отчего ты не со мной, Антонка? Мне дико, странно быть без тебя.

Ну, на эту тему лучше молчать, а то я затяну длинную песенку. Опишу день свой: не спала до рассвета, встала в 8 ч. и в 10 отправилась на Спиридоновку, чтоб еще посмотреть флигелек и решить, брать или не брать. Отдают за 850 р., а я хочу за 800 и хотя дала уже задаток, но поговорю с хозяином, может, уступит. Флигелек маленький, но очень, очень уютный, уберется — будет игрушечка. И мамаше, если она захочет приехать, будет комната, и Маше совсем отдельная.

Хозяина еще не видала, не застаю все. С 1-го квартира будет наша, ее вычистят.

Попела утром, голосом владею, не скрипит, и я рада. Разбирала старые письма. После обеда варила бруснику, причем наши «мальчики» (д. Саша и Володя) приходили в кухню и все дурили и мешали. У нас стоит граммофон Бартельсов и меня угощают пьесами — звучит как удавленник бы пел, но смешно. Под вечер отправилась с мамой к скучным старым знакомым Кемпе (директор, пивовар, завода Трехгорного), усиленно там болтала, чтоб казаться оживленной. Они славные и добрые, но русско-немецкие буржуи, богатые и экономные, и скучные. Вернулась, выкупалась и села писать. Вот тебе мой день.