Письма и документы. 1917–1922

У меня к Вам просьба: отправьте, пожалуйста, заказным прилагаемое письмо [169] .

Наши все в полном здравьи. Шлют Вам привет. С Новым годом, который все-таки, быть может, заложит у нас основания марксистской рабочей партии. Крепко жму руку.

Ю. Цедербаум

Адрес мой прежний: Сергиевская, 50, кв. 9.

Письмо Н. С. Кристи [170] , 30 декабря 1917 г., Петроград

Мой милый друг!

Получил возможность послать письмо с оказией и спешу ею воспользоваться, ибо не знаю, дошло ли до тебя недавно мною посланное через здешнюю цензуру на Стокгольм, откуда тебе должны были переслать. Так как я в нем ругал большевиков, то не уверен, не задержал ли «товарищ шпик» это письмо. Других же оказий не было с самого переворота, ибо на границе теперь всех обыскивают и письма отбирают.

В том письме я подробно объяснял тебе, почему остался в «оппозиции» новому «социалистическому» режиму, как ты и предвидела, конечно. С тех пор положение еще более определилось. Дело не только в глубокой уверенности, что пытаться насаждать социализм в экономически и культурно отсталой стране – бессмысленная утопия, но и в органической неспособности моей помириться с тем аракчеевским пониманием социализма [171] и пугачевским пониманием классовой борьбы [172] , которые порождаются, конечно, самым тем фактом, что европейский идеал пытаются насадить на азиатской почве. Получается такой букет, что трудно вынести. Для меня социализм всегда был не отрицанием индивидуальной свободы и индивидуальности, а, напротив, высшим их воплощением, и начало коллективизма представлял себе прямо противоположным «стадности» и нивелировке. Да не иначе понимают социализм и все, воспитавшиеся на Марксе [173] и европейской истории. Здесь же расцветает такой «окопно-казарменный» квазисоциализм, основанный на всестороннем «опрощении» всей жизни, на культе даже не «мозолистого кулака», а просто кулака, что чувствуешь себя как будто бы виноватым перед всяким культурным буржуа. А так как действительность сильнее всякой идеологии, а потому под покровом «власти пролетариата» на деле тайком распускается самое скверное мещанство со всеми специфически русскими пороками некультурности, низкопробным карьеризмом, взяточничеством, паразитизмом, распущенностью, безответственностью и проч., то ужас берет при мысли, как надолго в сознании народа дискредитируется самая идея социализма и подрывается его собственная вера в способность творить своими руками свою историю. Мы идем – через анархию – несомненно к какому-нибудь цезаризму [174] , основанному на потере всем народом веры в способность самоуправляться.

Бросим, однако, политику. Сейчас у нас жесточайшие морозы, и я сильно страдаю, тем более что уже с месяц не могу избавиться от кашля; чуть поправишься, пройдешься при холодном ветре, и опять хуже. Стараюсь выходить как можно меньше и больше сижу дома, тем более что меня утомляет ходьба в тяжелейшем полушубке (приобрел таковой за 400 рублей к зависти всех приятелей, которые говорят, что я в нем «импозантен»: это переделанный на штатское военный офицерский полушубок). Увы! за последние месяцы я сильно постарел (проклятые большевики, вероятно, виноваты: сердце не выдерживает самомалейшего утомления). Подниматься по лестнице для меня настоящая пытка, а тут, как на грех, из-за отсутствия угля, все меньше действует лифтов. Вообще, с углем несчастье: электричество уже горит лишь несколько часов в сутки, а скоро, быть может, совсем погаснет. Хорошо, что наша квартира отопляется дровами, а не паром, так что не очень холодно. Вообще, лишений уже немало. Пища пока еще есть, но скоро, боимся, станут железные дороги, и тогда может прийтись плохо. Вообще, какое-то чудо, что мы вообще еще живем после двух месяцев этой анархии.

Занят сейчас я меньше прежнего. «Искру» мы закрыли после того, как на съезде овладели «Лучом» (бывшая «Рабочая газета»). Центральный комитет теперь в руках интернационалистов, в редакции «Луча» мы с Мартыновым и Астровым, и лишь Дан в качестве четвертого представляет ту часть бывших оборонцев, которая после большевистского переворота примкнула к нам, признав, что дальше войну вести нельзя и что с большевиками надо бороться не во имя восстановления Керенского и коалиции, а во имя чисто демократического правительства – без буржуазии. Остальные оборонцы перешли в оппозицию, и часть их, вероятно, сама уйдет из партии.