Письма Ю. К. Терапиано В. Ф. Маркову (1953–1972)

Судя по рецензии Аронсона⁹⁶, Адамович отрекся от того, чему «поклонялся» и что сам же и придумал, т. е. от «парижской ноты», но ведь всегда и всюду у Адамовича и «нет», и «да», и «хорошо, потому что плохо», и «плохо, потому что хорошо», постоянно он переливается хамелеоном. А «парижане» с самого начала заранее приняли, что синей птицы никому не удастся поймать, заранее приняли неудачу. В сущности, ведь и Пушкин, особенно если бы он еще жил, тоже уперся бы в безысходность «делания». М. быть, в настоящем серьезном плане, т. е. в плане того, для чего посылается в мир человек, подчеркнуть искусство есть «горестный удел», и Рембо, вдруг замолкший, узнал, быть может, какую-то высшую правду. И Ходасевич тоже замолчал, хотя в его «уходе из поэзии» сыграла роль и его неуверенность в себе как в поэте, и нервная обида на Г. Иванова, «убившего» его – действительно очень злой статьей «В защиту Ходасевича»⁹⁷ в «Последних новостях». Ходасевич так был расстроен, что хотел кончать жизнь самоубийством… Кажется, все, что происходит с человеком во время таких «переломов», представляет из себя смесь «низкого» с «высоким», порой в самой невероятной пропорции, поэтому так и жаль людей. Ходасевич «не верил в себя» в поэзии потому, что был умен – для громких успехов необходима «вера в себя», которой отличаются не умные люди. «Глуповатость» необходима – и в стихах – в какой-то мере, и в самом авторе. В молодом возрасте все еще кажется «замечательным», а потом начинается «комплекс Ходасевича».

Роль Белого в области прозы – бесспорна, что же касается до его теории русского стиха, вспоминая «Символизм» и его переделки, согласно своей же теории, собственных стихов – страшно становится. И поэтом, в полном смысле этого слова, он не был, поэтому и не чувствовал всей невыносимости и фальшивости многих своих рассуждений и даже своих признаний о том, что он хотел сказать и т. п. М. Цветаева, сама вся бывшая «теорией в своей практике», и та, – сквозь ее слова чувствуется, – понимала, что Белый – только стихотворец. И Мочульский прав, приведя в доказательство («поэт» и «не поэт») две поэмы о революции – «12» Блока и поэму Белого.

Да, кстати, Мочульский меня подвел. Он пишет о жене Белого, Анне Алексеевне («Асе»)⁹⁸ так, что я понял: ее уже нет на свете, поэтому и процитировал эпизод с Кусиковым. Оказалось, что умерла ее сестра, а она жива, находится в Дорнахе, в Швейцарии, и получился «гаф» – пришлось свалить вину на покойника, тем более что он виноват.

По поводу идеи съезда – до сих пор с нею возятся, и до сих пор еще ничего определенного сказать нельзя.

Крепко жму руку.

Ю. Терапиано

17

15.VII.55

Многоуважаемый Владимир Федорович,

Вы, вероятно, уже получили «Литературный современник». Я сейчас пишу о нем⁹⁹: в общем, мог быть гораздо хуже; абсолютно пошл только Сургучев¹⁰⁰ (к тому же была эта пьеса напечатана еще в России в 1920 г. – есть что доставать из прошлого!). Стихи, конечно, тоже не все на высоте.

Вы меня озадачили: «Пиковая дама» написана во Флоренции; «“Мертвые души” – в Риме…» (не все). Как это, т. е. «во Флоренции», нужно понимать? Ведь Поплавский свидетельствует, что «Пиковую даму» Чайковский писал в России, в Клине? Разъясните, пожалуйста, в чем дело.

Как Вам нравится личность Ореуса, Коневского?¹⁰¹ Стихи его дубоваты, но идеи замечательны.

«Анненский видит больше красок…» Покойный Зноско-Боровский написал целый труд о «красках у поэтов»¹⁰², я читал некоторые главы, поэтому, по ассоциации, вспомнил.

Почему же Мира Блевицкая, а не Лирра Бленстей? – Какую чушь написал о ней Бернер¹⁰³, и каким соловьем разлился Трубецкой¹⁰⁴ о своих двух музах – Прегель и Яссен. Впрочем, мой совет ему: «Не сравнивай», обидятся обе.

Не верю, что Христос презирал фарисеев; он не мог презирать, как не мог смеяться. А духовность никакое образование не «разовьет», или это будет профессорская духовность a la Fedotov¹⁰⁵. Словечко Гиппиус о нем: «Ягненок подколодный!»

А о Голохвастове¹⁰⁶: «Атлантида» была когда-то прислана Мережковскому. Гиппиус давала фунт шоколадных конфет тому, кто прочтет и докажет это. Я польстился, начал читать, но сдался. А рисунки такой «мировой пошлости», что просто мутит.

Верно о Набокове – да и многое вообще верно. Формалистами «Париж» (условно-собирательный) занимался в 30-х гг., но, видимо, самая идея формального метода для него слишком ученая – так, в буквальном смысле, а поэзия, «прости Господи…». Самое страшное для искусства – это профессор (напр., Вейдле), а самое страшное для поэзии – стихи профессора (или профессоров, например Страховского¹⁰⁷, того же Вейдле¹⁰⁸ и т. д.).

Все-таки в «Литературном современнике» Вы представлены лишь «максимами»¹⁰⁹; «Грани» же получил, но еще не читал, т. к. был занят «Современником» и другими книгами. Посмотрел в окно: зной, грозы, деревья еще в цвету (липы – удивительно долго цветут), а тут – 1) читай; 2) пиши; 3) читай и т. д. А что – «для себя», спрашиваю себя, и кому это нужно?..