Письма Ю. К. Терапиано В. Ф. Маркову (1953–1972)

Мне не хотелось бы больше «оперировать с трупом», т. е. с «Парижем» – в смысле его прежнего поэтического мироощущения. Хотя «парижане» количественно еще живы, и Кленовский напрасно их всех похоронил, но атмосферы уже нет, каждый – за себя, так что Ваши слова о «Париже» лучше отнести к «настроению» Ю. Терапиано в 1956 г. Вы верно заметили о «нищем словаре», но о «социальном заказе» говорите только упрощенно. Как можно писать кощунственные стихи и быть внутренне-религиозным человеком, так вовсе не обязательно говорить «о самом главном» в смысле «точек над i» – Бог, смерть, любовь и т. д. Иначе действительно была бы опасность впасть в «политграмоту» и явилась бы «претензия». Претензия – и «точки над i» – как раз то, что для меня неприемлемо в Кленовском. Одна возможность назвать нрзб «вещью», да еще и «своею», и его самоуверенный тон во всех его теоретических разговорах заставляет заподозрить его во внутреннем благополучии. Таким образом, и «о Венгрии» и «о “Лампе”» – пишите, ничего против этого не имею! (Это «Вы» – и «я» – не мы, а для примера). Что же касается «придушенного» Заболоцкого – неужели же его действительно заставляют писать по-акмеистически (почему – не «в духе неоклассицизма»?) – ведь акмеизм, кажется, в СССР на подозрении до сих пор? Но поворот от «футуризма» к «простоте» – помните, у Пастернака: «Есть в опыте больших поэтов» – мне приятен, а Вам – нет. Красивость его (во многих местах) я «куснул», куснул также и его подыгрыванье под власть, не в этом я вижу его достоинства, а в подлинной лирической простоте некоторых его новых (и старых) стихов. В момент написания статьи у меня не было под рукой Вашей антологии, поехал бы в город к Маковскому за нею, – но не мог, к тому же ведь я и не претендовал исчерпывающе говорить о Заболоцком. Охотно прочел бы Вашу серьезную статью о нем.

Что у Вас в жизненном смысле? Пишете ли что-нибудь (несмотря на занятость)? У меня – по-прежнему, рутина жизни не меняется, а сейчас, кроме того, атмосфера такая удушливая, что просто нет внутренней возможности думать о литературе.

Ирина Николаевна и я шлем Вам наш привет.

Ваш Ю. Терапиано

P. S. Писать дальше нельзя, ужасная бумага, и перо стерлось и пишет ужасно.

30

декабрь 1956 г.¹⁷²

Дорогой Владимир Федорович,

На днях говорил о Вас с Адамовичем. Он, между прочим, считает, что Вы из тех людей, на кого нужно нападать (речь шла о «Моцарте»), «тогда такие злятся и пишут лучше (в отличие от слабых, которые огорчаются и перестают писать)», а в общем о Вас он говорил хорошо, как о единственном «читающем и думающем». Спрашивал, почему давно Вас нигде нет (с этого начался разговор), – я ему рассказал, чем Вы сейчас заняты.

Начал – с «парижского разговора», но, ради Бога, не соединяйте «парижан» с Маковским, в смысле его статьи о Блоке. Адамович сейчас давно уже «изменился» в отношении Блока, его тогда все бранили, а уж Маковский – вызвал всеобщее возмущение! И «в руках», конечно, в данном контексте лучше, чем «на руках»¹⁷³, и вообще «старый аполлоновский крокодил» на сей раз «сел в калошу». – И даже спрятался, я был на трех собраньях, его – нет. Говорят: «болен». Зашел на дом навестить (жаль все-таки старика, ведь он очень стар), говорит квартирная хозяйка: «Ушел, вернется поздно», – значит, не болен!

У меня, конечно, Заболоцкий – «слабое место», т. к. всего его я не знаю, и, что хуже, – не знаю с начала до конца, т. к. его «раннее» дошло (частично), б. м., позднее его «позднего» сюда в Париж. Поэтому и защищаться мне трудно. Но вот «Торжество земледелия», например, – какая уж тут «простота» или «непосредственность»? Все очень даже явно изобретено, ловко, не спорю, но в согласии с хлебниковской идеологией и вообще потому, что автор талантлив. С другой стороны, чем хуже его «классическая линия», если у него, как в «Портрете», и вкус, и мера, и стройность? Самому Хлебникову, в смысле искренности, я вполне доверяю, но вот всем другим – не очень. Поэтому «душа живая», мне кажется, может выражать себя, порою, подлиннее в «классицизме», чем в очень подозрительных, именно в смысле подлинности, формальных «вывертах». Ведь то самое знаменитое «самовитое слово», к которому стремился Хлебников и его группа, все-таки им же самим (точнее – ему самому, т. к. Крученых и Бурлюки = 0) не удалось отделить от содержания, от смысла? Это, конечно, разговор долгий…