Письма из Лондона

Если бы случай Рушди имел отношение исключительно к литературе, что можно было бы сказать о нем? Запутанный, мелодраматичный, жестокий и определенно испытывающий дефицит шуток — хотя попадание вице-президента Куэйла [171]в мир Эдмунда Уилсона и Лайонела Триллинга [172]было кунштюком из перворазрядных. В принципе придраться тут не к чему; но — в том случае, если мы предпочитаем традиционный нарратив — можно было бы пожаловаться на разного рода постмодернистские выкрутасы и отступления, в которых можно увязнуть по уши. Особенно все это ударило по английским читателям, и в течение последних пяти лет они, похоже, не всегда могли сосредоточиться на центральном сюжете. Еще где бы то ни было на Западе с основными темами все было понятно: свобода выражения и религиозный (или государственный) терроризм. В Британии, на местный вкус, тут было чересчур много побочных сюжетов: меньшинства, их права, уязвимость и лидеры; предвыборные кампании и страх членов парламента лишиться своих мест; торговля и потенциальные потери иностранных клиентов; расизм и антифашизм; отсутствие политических мускулов у интеллигенции; осуждение жертв (замаскированное под хрестоматийный вопрос «Герой или Анти-Герой?»); и, наконец, вечная надежда уставшего народа, что когда-нибудь все это закончится и наступит мир. Время от времени на протяжении последних пяти лет, по мере того как история завихрялась и вилась, словно пыльная буря, английскому читателю приходилось как следует встряхивать головой и говорить: минуточку — вы не против, если мы вернемся к началу? Нельзя ли нам вернуться к одному-единственному сюжетному повороту: чудовищной идее о том, что человек, британский подданный, волен издать здесь роман, не совершая по британским законам никаких признаков оскорбления, и, однако ж, быть вынужденным скрываться и круглые сутки находиться под защитой Специальной службы [173]— и все это потому, что некая отдаленная страна издала экстерриториальную директиву об убийстве? Будьте любезны, к этому нельзя ли вернуться?

И вот когда мы возвращаемся, когда мы перелистываем книгу к первой главе, изумительным кажется прежде всего отсутствие возмущения в правительственных кругах по поводу этого не имеющего исторических прецедентов события. Когда фатва была объявлена, министерство иностранных дел вызвало поверенного в делах, многозначительно принятого «всего лишь заместителем министра», и сказало ему, что смертный приговор был «абсолютно неприемлемым». Как написал в свое время колумнист Саймон Дженкинс, которого не заподозришь в салонном либеральничаньи: «Я прихожу к выводу, что это довольно серьезно, выше, по шкале Рихтера, чем «сожаление», и далеко позади оставляющее «обеспокоенность».'«Обеспокоенность», если помните, — это то, что министерство иностранных дел и мы с вами чувствовали, когда иракцы травили газом курдов». Возмущение с самого начала оставили иранцам; равно как и принципы.

Официальная британская позиция почти полностью была реагирующей; а собственно реакцией была примиренческая инертность. Вот, к примеру, что проблеял на «Зарубежном вещании Би-би-си» трясущийся от страха Джеффри Хау, в тот момент министр иностранных дел: «Я особенно подчеркиваю, что мы защищаем право свободы слова не потому, что нам нравится эта книга, или потому, что мы согласны с ней. Британское правительство, британский народ не испытывают к этой книге ни малейшей симпатии. Она в высшей степени критична и оскорбительна по отношению к нам. Британия в ней сравнивается с гитлеровской Германией». Ничего такого, разумеется, там нет и в помине, и когда я разговаривал с Рушди после оксфордских чтений, он предположил, что мог бы после таких высказываний провести недурной денек в суде, занимающемся исками о моральном ущербе, — если бы у него и без того не было других забот по горло. Что, однако ж, в самом деле застревает в горле, так это слова «британское правительство, британский народ». Что-то я не припоминаю референдума или даже опроса общественного мнения по поводу литературных достоинств «Сатанинских стихов» в начале 1989-го, хотя к тому времени они выиграли премию Уитбред за лучший роман года и попати в шорт-лист Букеровской премии.