Письма из заключения (1970–1972)

Меня угнетает невозможность писать. Я писал уже тебе, кажется, что вывез из Ташкента рифмованные записки, над которыми надо еще поработать. Боюсь, что они морально стареют. В том смысле, что мне уж придется над ними р а б о т а т ь, а не изливать, т. к. кое от чего я отошел в сторону.

Из полухудожественной литературы читаю сейчас Плутарха. Камера-одиночка все-таки в этом смысле место более удобное, чем большое общежитие (более удобное – для серьезного чтения).

Жду от тебя писем, на которые обещаюсь отвечать мгновенно – в день-два.

Твой Илья.

Марку Харитонову

29.9.70

Дорогой Марик!

Это письмо пишется вовремя, но так как нынче пятница, уйдет оно только в понедельник. Стало быть, я прошу помнить, что задержка произойдет не по вине Вашего кемеровского корреспондента.

Переслать твои статьи тебе никак не удастся, как и твой новый роман, о котором ты пишешь глухо и загадочно. Я, конечно, наверстаю все по приезде, но тебе тогда уже, поди, неинтересна будет реакция на давние вещи. Долгонько мы с тобой не увидимся, и, правду сказать, я не всегда стойко (внутренне) переношу мысль о своем отлучении. Но стараюсь настраивать себя на маленькие радости, а письма – это уже радость большая. Ничего-то я не читал и уж не прочту из того, о чем ты пишешь. Приходится верить тебе на слово и грустить по поводу новомирских пертурбаций. «Новый мир» – это и «Новые вехи»? Я ведь этот журнал в обновленном виде совсем не знаю.

Западногерманская литература должна быть очень интересна. Я сейчас, кроме названных тобой Белля и Грасса, вспоминаю несколько переведенных имен – Шаллюка, Рихтера, Вейса (или он швейцарец?), Энценсбергера «Не убий» я читал в Ташкенте с год назад; воспринимается он сейчас как давно известное и пережеванное, как вариант «Мертвые остаются молодыми» (облагороженный вариант). Впрочем, так же я воспринял и Ремарка, которого перечел. Не думаю, что мы были очень уж ограничены, когда восхищались им, – надо пройти через отрочество (читательское), – но сейчас это, по-моему, явная второсортность. Если Вейс все-таки западный немец, то по мне – это кто угодно, но не писатель. «Макинтош» или как его там меня в свое время просто удручил ‹…›

Ну, а здесь ваш корреспондент, обнимая вас всех, прекращает дозволенные речи. Живите, дай вам бог успехов в ваших делах и не очень острых материальных бедствий.

Илья.

Нине Валентиновне и Алине Ким [28]

Сентябрь 1970

Нина Валентиновна!

Алина Черсановна!

Ради бога, милостивые и любимые государыни мои, что означает в ваших устах (сахарных, разумеется) загадочное слово «дельфин». Неужели, Алина, ты перешла от нелегкой работы с легкими человеков к опытам над этими безобидными и парнокопытными (кажется) друзьями людей? Ничего не понимаю, просто декадентство какое-то – неожиданное в вас, мои милые и сердечные люди! Уж не оставьте меня в неведении, все расскажите.

Рад, что ваши эмпиреи все-таки благополучны и в основном светлы. И очень счастливо, что вы мне прислали письма одно вслед за другим: это дает мне возможность сэкономить конвертик. Конвертик-с, знаете ли, пустячок-с. А так вот, глядишь, и накопил состояние. И в Ротшильды-с вышел. Обнакновенное-с дело.

Алинка, видит бог, как мне не хватает работы в твоем клубе нудистов. В качестве референта, на худой конец – в качестве евнуха. Ну, на нет и суда нет, и не надо. А говоря всерьез, я рад, что вы там загораете и по возможности резвитесь. Вот только года идут. Маратик – и пятый класс! Это так же уму непостижимо, как и превращение вашего переулка в Б. Марьинскую. Я ведь знал его вот таким –. А сейчас, поди, фу-ты, ну-ты, не подступись, в десять лет учителей научит. Напишите мне – напишу и я ему. Принцип-с, знаете ли (пустячок, конечно. Но принцип к принципу, глядишь – и мировоззреньице-с. Обнакновенное дело). Честность требует, чтобы вы ему сказали, чтоб он не питал иллюзий на мой счет. Разъясните, пожалуйста, ему, что я и к обедне не ходил, и от исповеди, бывало, уклонялся, что вообще многогрешный. И пусть он вылепит меня верхом на четырехгорбом верблюде в пустыне. И обнимите его, если к нему только подступись, и пусть он мне напишет.

Сейчас пришел почтальон и огорчил меня: нет мне эпистол, хоть плачь. Вчера были, и позавчера были, – а сегодня хоть плачь. Кстати, Петя, Валя и Ира мне не написали (я всем на это жалуюсь). Наверно, они таким образом предоставляют мне возможность для развития воображения. Воображай что хочешь – и все.