Письма из заключения (1970–1972)

Что касается атрибутов шекспировской жизни, то и здесь, по-моему, фокус-покус. Сколько я помню историю театра «Глобус» или английского театра елизаветинских времен вообще, очень условного в декорациях, костюмах, технике, – у меня довольно твердые основания предполагать, что в «Гамлете», например, и не думали воспроизводить атрибуты раннего датского Средневековья. Мне чрезвычайно симпатично, что Смоктуновский в фильме так задумчиво, с сомнением, без истерики воспроизвел памятный монолог или Юрский у Товстоногова (я, правда, видел «Горе от ума» с Рецептером, но, говорят, в режиссерской трактовке это все равно) высказывает «Карету мне!» как естественную просьбу слуге, а не как «Марсельезу» на баррикадах. Ты, наверно, читала, как отзывались современники о Рашель – Герцен или даже Панаев. Они тоже чувствовали, что каратыгинский репертуар может сыграть и современный, с иным пафосом актер. Иначе многое ушло бы в историю и этнографию, что было бы жаль.

Третий номер «Юности» буду ждать и обязательно напишу тебе обо всем. А во втором номере «Иностранной литературы» прочел статью о неофашистских стихах и романах. Убожество приметное, то есть, слава богу, типично немецкие штучки, на остальное человечество (его культуру) не распространяющиеся. Еще я прочел там рассказ Моэма о палаче и подивился – старому-то писателю к чему была такая новацкая игра на безнадежных и злых проблемах. Был когда-то прекрасный – куда человечнее – фильм «Палач» (испанский). Интересно, что вышло раньше – фильм или рассказ?

Очень буду ждать твоего письма. Валерику, детишкам и всем знакомым – самые добрые пожелания. И тебе, разумеется. Не стала ли ты за эти два месяца ближе к каналам книгодоставания?

Твой Илья.

Алине Ким

19.3.71

Дорогая Алинька!

Ты рано порадовалась: твое письмо шло ко мне аж 13 дней.

Раз ты уж так требуешь от меня погоды – пожалуйста, вот тебе. Началась было весна, температура упала (научно: повысилась) до +2 днем, а сейчас вдруг снежные буранчики. Все равно – последние денечки, а там уж антрактик перед последней зимой.

Я, наверно, должен был бы сокрушаться по поводу твоего сына, но, наоборот же, радуюсь. Любопытный и хороший, чего ж тебе еще, мать (чуть не добавил по заведенной привычке: «твою!!») надо – рожна? Мало ли что он не укладывается в модельчик твоей, бабушкиной, дядиной – всехней – фантазий! Кроме того, именно эти 5 – 7-й классы наиболее нудные и нетворческие. Многие дети живут по инерции за счет прилежания в начальных классах, учатся отлично, а потом оказывается, что они ничто. И наоборот, в старших классах обнаруживается, кто все-таки нечто. Жаль, между прочим, что отменили экзамены в каждом классе. Они как-то приучают к восприятию в системе, целиком, а не кусочками. У меня в школе отметки доходили до двоек даже в четверти и пятерки на экзамене (проверил: сестра привозила как-то мой табель за 7-й класс, мы с Галей потешались) ‹…› Так что не кручинься. Правда, почему я привожу в пример себя, – неясно. Маниа грандиоза.

По поводу твоих мыслей (теперь уже можно признаться) я нажаловался твоему братцу. Он меня успокоил. По-моему, мы поставили на консилиуме тебе блестящий диагноз: дурью мучается девушка. Mania schtepetiliumus. Между прочим, вчера я вдруг получил письмо от Вали Ненароковой[117] (помнишь ее?). Она теперь гинеколог-радиолог (какие там у вас еще бывают специалисты? Венеролог-стратонавт?) и тоже собирается писать диссертацию. Я ей откровенно написал о тебе: как ты мне присылаешь главы своей диссертации, как я подвергаю сомнению чистоту твоих опытов над детьми, как мы опровергаем и вновь выдвигаем чахоточные гипотезы и как в наших с тобой научных спорах рождается истина Коха. Сейчас я немного волнуюсь: вдруг она решит, что все это – достойный пример для подражания, и мне, бедному, придется работать, как сейчас принято говорить, на стыке двух сложных наук (в которых я в равной степени копенгаген): гинекологии и радиолокации.

Володя Лапин[118] написал мне сам, и я буду просить его прислать мне стихи. А пока я знаю только одно его стихотворение – именно это письмо, представляющее собой рассказ (зарифмованный) о коликах в желудке Тимачева, отравленного не только скепсисом, но и твоими национальными – корейскими – консервами. На них еще этикетка такая: «Ко мне, Мухтар!» Между прочим, в Ташкенте корейцы Пак, Цой и Ким (!) уверяли меня, что нет ничего вкуснее умело приготовленного Бобика. Но я не могу привыкнуть к такой мысли: все-таки друг человека. Хотя, с другой стороны, бараны и коровы – тоже ведь не заклятые враги.