Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту

1. Многое беспокоит меня: и столь значительные волнения в государстве и бесчисленные опасности, угрожающие лично мне. Но больше всего тяготит меня отпущение на волю Стация549.

Власти — что там власть, — хоть гнева побоялся б моего, Хоть постыдился б!550

Не знаю, что мне делать, — не столь важно само это дело, сколь разговоры о нем. К тому же я даже не могу сердиться на тех, кого я очень люблю; я только страдаю и притом удивительным образом. Прочее — важные дела. Угрозы Клодия и предстоящая борьба мало волнует меня. И в самом деле, я могу, мне кажется, либо вступить в борьбу с полным достоинством, либо — без всяких неприятностей — уклониться от нее. Ты скажешь, пожалуй: «достоинство — дело прошлое, как дуб551; если любишь меня, заботься о безопасности». Горе мне! Отчего тебя нет здесь? От тебя, разумеется, ничто не ускользнуло бы. Я же, быть может, слеп и чрезмерно люблю прекрасное.

2. Знай: никогда не было ничего столь подлого, столь постыдного, столь одинаково ненавистного людям всякого положения, сословия и возраста, как это нынешнее положение, и притом, клянусь тебе, в большей степени, чем я этого хотел бы, не только, чем полагал бы. Эти народные вожди552 уже научили свистать даже скромных людей. Бибул вознесен на небеса, не знаю почему. Но его превозносят так, точно о нем сказано:

Спас государство нам один человек промедленьем553.

Предмет моей любви Помпей сам нанес себе удар, что весьма больно мне. У них нет ни одного добровольного сторонника; боюсь, чтобы им не пришлось действовать страхом. Со своей стороны, я и не борюсь против того дела554 из дружбы к тому человеку и не одобряю, чтобы не опорочить все то, что я совершил ранее в духе законности555.

3. О настроениях народа можно судить главным образом по театру и зрелищам, ибо во время боя гладиаторов были освистаны как хозяин, так и приспешники556. Во время игр в честь Аполлона трагик Дифил подверг нашего Помпея дерзким нападкам: его заставили произнести тысячу раз:

Ты нашей нищетой велик!557

Под крики одобрения всего театра он сказал:

Придет пора, и за почет испустишь ты глубокий вздох

и прочее в таком же роде. Ведь эти стихи таковы, что кажется, будто их нарочно написал враг Помпея. Стих

Коль ни закон, ни нравы не указ...

и прочие были произнесены при сильном шуме и криках одобрения. Когда появился Цезарь, рукоплескания замерли. После него вошел Курион сын. Ему рукоплескали558 так, как обычно рукоплескали Помпею, когда государство еще существовало. Цезарь был очень недоволен. Говорят, к Помпею в Капую полетело письмо559. Они неприязненно относятся к всадникам, которые, стоя, рукоплескали Куриону; они враги всем; они угрожают Росциеву закону и даже закону о распределении хлеба560. Положение действительно крайне запутанное. Со своей стороны я предпочел бы, чтобы то, что они предприняли, сопровождалось безмолвием, но боюсь, что это будет невозможно. Не выносят люди того, что однако, по-видимому, следует вынести: но теперь — всеобщее согласие, скрепленное больше ненавистью, чем возможностью защиты.

4. Однако наш Публий561 угрожает мне, он — недруг мне. Нависло дело, на которое ты, несомненно, прилетишь. Мне кажется, что я располагаю тем нашим очень крепким консульским войском из всех честных людей, а также из довольно честных. Помпей проявляет немалую приязнь по отношению ко мне; он утверждает, что тот13 не скажет обо мне ни слова. В этом он не обманывает меня, но обманывается сам. После смерти Коскония меня приглашают на его место562. Это значит быть званым на место мертвого. Это было бы самым позорным для меня в глазах людей и весьма повредило бы той самой безопасности. Ведь те ненавистны честным людям, а у меня осталась бы враждебность бесчестных и добавилась бы враждебность, предназначенная для других.

5. Цезарь хочет, чтобы я был у него легатом. Это довольно почетное уклонение от опасности563, но я не избегаю ее. В чем же дело? Предпочитаю биться. Однако ни в чем нет уверенности. Повторяю: если бы только ты был здесь! Если понадобится, я все же вызову тебя. Что еще? Что? Вот мое мнение: мы уверены, что все погибло. Зачем же мы так долго притворяемся? Но я написал это наспех и, клянусь тебе, с опаской. В другой раз я либо напишу тебе все открыто, если найду вполне верного посланца, либо, если напишу намеками, ты все-таки поймешь. В этих письмах я буду Лелием, а ты Фурием564; все остальное будет в виде загадок. Я здесь почитаю Цецилия565 и отношусь к нему с большим уважением. Как я слыхал, эдикты Бибула566 посланы тебе. Наш Помпей страдает и пышет гневом из-за них.

XLVII. Титу Помпонию Аттику, в Эпир

[Att., II, 20]

Рим, июль 59 г.