2. У тебя, Марк Туллий, есть дети и близкие, достойные тебя и заслуженно очень дорогие тебе. Вслед за ними тебе также должны быть дорогими те лица в государстве, которые соперничают с тобой в стремлениях; желаю, чтобы их у тебя было множество. Все-таки, я думаю, не очень велика толпа, которая является препятствием тому, чтобы у тебя была возможность поддержать меня и возвысить до всего, до чего ты хочешь и что одобряешь. Мои намерения, пожалуй, получили твое одобрение; что же касается способностей, то каковы бы они ни были, продолжительное рабство, конечно, позволило им проявиться, в меньшей степени, чем они могли бы.
3. Я спустил на воду корабли, какие мог, на морском побережье провинции Азии и на островах. Набор гребцов я произвел при сильном сопротивлении городских общин, но все-таки довольно быстро. Я преследовал флот Долабеллы, над которым начальствовал Луций Фигул, который, часто подавая надежду на переход на нашу сторону и всегда уклоняясь от этого, наконец направился в Корик[6197]
и начал держаться, запершись в гавани. Оставив тот флот, так как я полагал, что лучше достигнуть лагеря[6198], и так как следом, под начальством квестора Туруллия, шел другой флот, который в прошлом году снарядил в Вифинии Тиллий Кимвр[6199], я направился к Кипру. О том, что я узнал там, я пожелал написать вам возможно скорее.4. И тарсийцы, самые дурные союзники, и лаодикейцы[6200]
, еще менее разумные, добровольно призвали Долабеллу; набрав в этих городах некоторое число греческих солдат, он составил подобие войска. Лагерь он расположил перед городом Лаодикеей, снес часть стены и соединил лагерь с городом. Наш Кассий[6201] с десятью легионами, двадцатью когортами вспомогательных войск и четырьмя тысячами всадников расположил лагерь на расстоянии двадцати миль,[Brut., I, 9]
Рим, приблизительно 8 июня 43 г.
Цицерон Бруту привет.
1. Я исполнил бы долг, который ты исполнил в дни моего горя[6206]
, и утешал бы тебя письмами, если бы я не знал, что в тех лекарствах, которыми ты облегчил мою скорбь, ты не нуждаешься при своей, и я хотел бы, чтобы тебе теперь легче было лечить самого себя, нежели тогда меня. Но такому великому мужу, каков ты, несвойственно не быть в силах самому делать то же, в чем ты наставлял другого. Меня как соображения, которые ты привел, так и твой авторитет отвратили от чрезмерного горя; ведь так как тебе казалось, будто я переношу его менее стойко, чем приличествует мужу, особенно такому, который обычно утешает других, то ты в своем письме обвинил меня, допустив более строгие, необычные для тебя[6207], выражения.2. И вот, высоко ценя твое суждение и побоявшись его, я собрался с силами и то, чему я научился, о чем я читал, что я принял, признал более важным после того, как к этому присоединился твой авторитет. Но мне тогда, Брут, следовало служить только долгу и природе, а тебе теперь, как говорится, народу и сцене[6208]
. Ведь раз на тебя устремлены взоры не только твоего войска, но и всех граждан и едва ли не племен, то менее всего подобает, чтобы тот самый, благодаря которому мы, прочие, стали более храбрыми, казался павшим духом. Итак, ты узнал скорбь — ведь ты утратил то, подобного чему не было на земле, — и при столь тяжкой ране следует скорбеть, во избежание того, чтобы самая свобода от всякого чувства скорби не была большим несчастьем, чем скорбь; но для прочих полезно, а для тебя необходимо, чтобы ты скорбел умеренно.3. Я написал бы больше, если бы даже этого не было слишком много для тебя. Мы ждем тебя и твое войско, без которого мы — если даже все остальное сложится в соответствии с нашими расчетами — едва ли будем достаточно свободны. О положении государства в целом напишу больше и, пожалуй, уже более определенно в том письме, которое думаю дать нашему Вету.
[Fam., XI, 25]
Рим, 18 июня 43 г.
Марк Туллий Цицерон шлет большой привет Дециму Бруту.