Письма к ближним

В середине века мечтали об открытии волшебной жидкости, возвращающей человеку молодость и жизнь. Но подобно тому, как вместо философского камня открыли порох, так вместо жизненного эликсира открыли водку. Дух познания с самой жестокой иронией ответил на человеческие надежды. Первое действие спирта таково, что он получил мистические имена: это – «дух вина», «водка жизни» (I’eau de vie), «огненное вино» и т. п. Если бы задаться целью изобрести противожизненный эликсир, то из всех ядов нельзя было бы придумать более подходящего для этой цели. Все сильные яды – честные, откровенные по действию, явно губительные – не могли бы войти в употребление и уже в силу этого оказались бы не опасными для жизни. Для истребления человека нужен яд, дающий иллюзию возрождения, приподнимающий самочувствие, действующий коварно, завораживающий, прежде чем убить. Чуть не до момента гибели организм остается обманутым; он чувствует упадок жизни, но готов приписать его чему угодно, только не вину. Напротив, от вина он ждет воскресения сил, и каждый раз ему кажется, что он ощущает его. О, если бы гибель от пьянства была бы мгновенная!

За алкоголиками, медленно погибающими, тянется потомство идиотов, эпилептиков, психопатов, самоубийц и еще более обширное и неопределимое потомство людей, как будто совсем здоровых, но с пониженной жизнеспособностью. Припомните героев Тургенева и Чехова, наших русских рефлектиков, гамлетиков, нытиков, слабняков. Критики тридцать лет подряд все разгадывают эти родные типы, а в сущности это вовсе не типы, а клинически верно срисованные люди алкогольного вырождения. Все эти бездеятельные, угнетенные, хилые, вздорные герои – потомки армейских капитанов, подьячих, «кутейников», мещан, потомки поколений, сильно пивших. Говорю это без тени осуждения или злорадства. От спиртной отравы погибают не только пьяницы. Сколько талантливых трезвых людей хиреет Бог весть от какой причины при самых счастливых условиях, точно на них лежит какое-то тайное проклятие. Порасспросите хорошенько, – в большинстве случаев это потомство пьяниц.

– Я не пью водки, – говорил мне один писатель, – не пью потому, что алкоголь мне противен. Но я чувствую, что я отравлен им еще в утробе матери. Я не пью, но желудок у меня такой, как будто я пил, – катаральный, слабый. Я не пью, а мое сердце, почки, печень, нервная система построены по складу пьяниц, и эти органические, наследственные расстройства едва ли излечимы. Я не пью, но трезвый иногда чувствую опьянение, как будто пил. Будучи трезвым, я прихожу иногда в бешенство из-за пустяков, я способен на жестокость, на буйство, совершенно как пьяный. Я не пью, но часто переживаю угнетенное состояние бесконечной тоски, упадка духа, бездеятельности, злобы на весь мир.

– Что же это такое? – спрашиваю я.

– Да просто похмелье. Наследственное похмелье от того пьянства, которому предавались мои деды и прадеды в прошлые века. Они умерли и сгнили, а расстройство и души и тела осталось в нас, потомках. Поистине в чужом пиру похмелье! Я человек вполне трезвый, но мне иногда кажется, что лучше бы я уже пил. Может быть, вялое сердце, наследственно привыкшее к подстегиванию водкой, работало бы лучше, а может быть, спившись, я поскорее бы ликвидировал свой счет с природой. И за свои-то грехи тяжело страдать, а тут страдаешь за чужие. Вы видите, как я отвратительно живу. Меня считают даровитым, я – известность, мне хорошо платят. Но вглядитесь внимательнее, и вы увидите, что я глубоко несчастный человек, что жизнь моя сложилась ужасно бездарно. И вся наша порода так. Сколько я понимаю, наша семья могла бы дать ряд блестящих деятелей государству и не дала ни одного. И прадед, и дед, и отец, и дяди заражались пьянством еще в молодости. Многие не доучивались, не дослуживались, не дорабатывали никакого дела до конца, выходили в отставку и погружались в глушь деревни. В деревне рай, но они тянули горькую, отравляли жизнь своим женам и детям и рано умирали.

– Так что, вы против даже умеренного употребления водки?