Письма к ближним

Война вскрыла тысячи опасностей, незаметно слагавшихся до войны. Война обнаружила то, к чему приучил нас слишком долгий, слишком обеспеченный мир: обман нашей неприступности. Оказалось, что мы вовсе не так безопасны, как воображали. Оказалось, те жестокие условия, среди которых нашим предкам приходилось отстаивать бытие России, вовсе не исчезли. Враги явились не только на Западе, но и на древнем поработителе нашем – монгольском Востоке… Долгий мир вообще дает неоценимые блага, но, понижая тревогу за свое государство, он разучивает народ гражданственности. Долгий мир – забвение опасностей, а забвение их вводит народ в забытье, в потерю государственного сознания. Слишком мирным народам, как Китаю, уже не жаль ни своего исторического единства, ни территории, ни веры, ни языка: приходи кто хочет и владей ими. Раньше, чем дойти до подобного государственного омертвения, в такой стране падают социальные инстинкты, исчезает чувство долга. Взятые из общества слуги его теряют служебную совесть; на государственную свою роль они смотрят как на личное предприятие, из которого следует извлечь как можно более выгод. Понятие «отечества», волновавшее предков до глубин сердца самыми священными волнениями, у их остывшего потомства не вызывает и тени чувства. Таков, по многим отзывам, дух китайской массы.

Я не говорю, что у нас, в русском обществе, погас патриотизм; но, мне кажется, он у нас опасно понижен, особенно в мирное время. Нужен был гром войны, чтобы разбудить наше сознание. Нужен призрак гибели, чтобы шевельнулась острая жалость к родной, столь многими презираемой и почти забытой матери России… Не очевидно ли теперь, что государственное бытие надо отстаивать не на одних полях маньчжурских, но и в ста миллионах точек страны, на каждом посту, как бы он ни был незаметен и далек от боя?..

Побольше свежих людей

Съезд попечителей еще раз выдвигает вопрос о мучительно расстроенной, лежащей в развалинах учебной нашей системе. Я не знаю, время ли теперь для большой учебной реформы. Уж если мы не удосужились решить в четверть века мира великие внутренние вопросы, если все решения дотянули до войны, то мало шансов на сколько-нибудь крупную ближайшую работу. Но есть нечто, что могло бы быть предпринято теперь же, не только в учебном ведомстве, но и во всех областях внутреннего быта. Это нечто – тот же будничный труд, но утроенный, учетверенный, это живая энергия, сосредоточенная на бесспорном и вечном, это – начало строгости, проведенное сверху донизу. Очень многие, может быть, все наши учреждения нуждаются в крупных реформах, но еще более все они нуждаются в новых людях, деятельных и просвещенных. Вот чего преимущественно недостает всем ведомствам: импульса, того бродильного фермента, который заставил бы работать весело и неутомимо.