Письма к друзьям

Минуя полтора тысячелетия, перенесемся в 19-й век и попросим почти нашего современника засвидетельствовать перед нами, как горячая и самоотверженная молитва к "Отцу светов"^{457} извела боголюбивую душу из мрака окружавших ее многообразных заблуждений в "чудный свет"^{458} Христовой истины и утвердила в ограде Церкви, яже есть "столп и утверждение Истины"^{459}.

Из трогательной и местами потрясающей душу исповеди даровитейшего и в высокой степени духовно-благоустроенного епископа Игнатия Брянчанинова я извлеку небольшой сравнительно отрывок, относящийся к тому периоду жизни юного богоискателя, когда совершился благодатный, спасительный перелом в его религиозном сознании, определивший собою навсегда его дальнейшую духовно-прекрасную судьбу.

"...Когда я был пятнадцатилетним юношею, несказанная тишина возвеяла в уме и сердце моем, - пишет на сороковом году своей жизни Брянчанинов, будучи архимандритом и настоятелем Сергиевой пустыни^{460}. - Но я не понимал ее, я полагал, что это - обыкновенное состояние всех человеков. Таким вступил я в военную и вместе ученую службу, не по своему избранию и желанию. Тогда я не смел, не умел желать ничего: потому что не нашел еще Истины, еще не увидел Ее ясно, чтобы пожелать Ее. Науки человеческие, изобретения падшего человеческого разума, сделались предметом моего внимания: к ним я устремился всеми силами души; неопределенные занятия и ощущения религиозные оставались в стороне. Протекли почти два года в занятиях земных: родилась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая, - по Боге. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, которому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, которая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни! И точно - это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей - Бога...

<...> Понятия мои были уже зрелее; я искал в религии определенности. Безотчетные чувствования религиозные меня не удовлетворяли; я хотел видеть верное, ясное, Истину. В то время разнообразные религиозные идеи занимали и волновали столицу северную, препирались, боролись между собою^{461}. Ни та, ни другая сторона не нравились моему сердцу; оно не доверяло им, оно страшилось их.

<...> Мой ум был весь погружен в науки, и вместе с тем горел желанием узнать - где кроется истинная вера, где кроется истинное учение о ней, чуждое заблуждений и догматических и нравственных.

Между тем предстали взорам уже грани знаний человеческих в высших, окончательных науках. Пришедши к граням этим, я спрашивал у наук: "Что вы даете в собственность человеку? Человек вечен, и собственность его должна быть вечна. Покажите мне эту вечную собственность, это богатство верное, которое я мог бы взять с собой за пределы гроба! Доселе я вижу только знания, даваемые, так сказать, на поддержание, оканчивающиеся землею, не могущие существовать по разлучении души с телом".

Допросив в отдельности каждую науку - математику, физику, химию и философию, упомянув мельком о географии, геодезии, языкознании, литературе и искусстве, Брянчанинов пришел к заключению, что "все они для земли; потребность в них для человека оканчивается с окончанием земной жизни, - большею частию гораздо ранее". "Если все время земной жизни употреблю для снискания знаний, оканчивающихся с жизнию земною - что возьму с собою за пределы грубого вещества?.." - спрашивал юноша. "Науки! - восклицал он, - дайте мне, если можете дать, что-либо вечное, положительное, дайте ничем неотъемлемое и верное, достойное назваться собственностью человека! - Науки молчали!.."

"За удовлетворительным ответом, за ответом существенно нужным, жизненным, обращаюсь к вере, - продолжает Брянчанинов. - Но где ты скрываешься, вера истинная и святая? Я не мог тебя признать в фанатизме, который не был запечатлен Евангельскою кротостью: он дышал разгорячением и превозношением! Я не мог тебя признать в учении своевольном, отделяющемся от Церкви, составляющем свою новую систему, суетно и кичливо провозглашающем обретение новой, истинной веры христианской, чрез восемнадцать столетий по воплощении Бога Слова[115]. Ах, в каком тяжком недоумении плавала душа моя! Как она томилась ужасно! Какие на нее восставали волны сомнений, рождавшиеся от недоверчивости к себе, от недоверчивости ко всему, что шумело, вопияло вокруг меня, - от незнания, невидения истины!"^{462}

Куда же обратился, наконец, юный ревнитель Истины в своих поисках "веры истинной и святой"? Каким путем обрел он скрытую жемчужину, по которой так тосковала душа его?