Письма к госпоже Каландрини

Впрочем, различные светские знакомые м-ль Аиссе – г-жа де Парабер, г-жа дю Деффан, г-жа де При и другие – немногим уступали в этом г-же де Тансен: эпоха Регентства, в которую Франция вступила после смерти Людовика XIV (1715), была одной из самых безнравственных во всей ее дореволюционной истории. С замечательной точностью и лаконизмом эпоху эту охарактеризовал Пушкин в «Арапе Петра Великого», воссоздавая на первых страницах романа общую атмосферу тех лет: «По свидетельству всех исторических записок, ничто не могло сравниться с вольным легкомыслием, безумством и роскошью французов того времени. Последние годы царствования Людовика XIV, ознаменованные строгой набожностию двора, важностию и приличием, не оставили никаких следов. Герцог Орлеанский, соединяя многие блестящие качества с пороками всякого рода, к несчастию, не имел и тени лицемерия. Оргии Пале-Рояля не были тайною для Парижа; пример был заразителен. На ту пору явился Law; алчность к деньгам соединилась с жаждою наслаждений и рассеянности; имения исчезали; нравственность гибла; французы смеялись и рассчитывали, и государство распадалось под игривые припевы сатирических водевилей» [295].

В подобной обстановке, казалось бы, путь м-ль Аиссе, сразу же обратившей на себя внимание своей необычной, «экзотической», красотой был предопределен. Но все сложилось иначе. В 1720 г. в салоне г-жи дю Деффан (а по другим сведениям – в доме Ферриолей) произошла ее встреча с Блезом-Мари д'Эди, рыцарем Мальтийского ордена (отсюда его титул – шевалье) [296]. Встрече этой было суждено перевернуть всю ее жизнь: «прекрасную черкешенку» и «рыцаря без страха и упрека» [297]связало сильное, глубокое и прочное чувство.

Первоначально они это тщательно скрывали, особенно опасаясь бывшего посланника, «турка», как его называла м-ль Аиссе в письме к шевалье, относящемся к этому периоду [298]; да и в дальнейшем оба они проявляли большую сдержанность и осторожность. Так о рождении у них 26 апреля 1721 г. дочери знала только чета Болингброков – Генри Сент-Джон, виконт Болингброк, видный английский государственный деятель и мыслитель, по политическим соображениям покинувший родину и поселившийся во Франции, и его жена – в первом браке маркиза де Виллет [299]. Им м-ль Аиссе была обязана помощью в этот столь трудный для нее момент; прибегала она к их содействию и позднее (например, в 1731 г. дочь ее, находясь в Англии, получала от Болингброков денежную субсидию) [300].

Осенью 1726 г. в Париже м-ль Аиссе познакомилась с родственницей лорда Болингброка (сестрой его мачехи) – Жюли Каландрини. Как мы увидим далее, сближение с этой пятидесятивосьмилетней дамой, женой именитого и состоятельного женевского гражданина, матерью взрослых дочерей [301], сыграло поистине исключительную роль в жизни м-ль Аиссе и ее «посмертной судьбе».

По завещанию Ш. де Ферриоля м-ль Аиссе получила пожизненную ренту в размере 4000 ливров [302].Однако, несмотря на обретенную материальную независимость, она не пожелала покинуть дом, ставший ей почти родным. Связь ее с шевалье так и не превратилась в брак. М-ль Аиссе поддерживала светские отношения, выезжала и принимала у себя, читала и посещала театр, с радостью проводила время на лоне природы, изредка навещала дочь Селини, которая под именем мисс Блек воспитывалась в монастыре города Санс [303]. Между тем появились первые признаки страшной болезни – чахотки, в конце концов сведшей ее в могилу. Скончалась м-ль Аиссе 13 марта 1733 г. Погребение состоялось на следующий день в фамильном склепе Ферриолей в церкви св. Рока в присутствии Пон-де-Веля и д'Аржанталя; в церковной книге умершая значилась как Шарлотта-Элизабет Аиссе [304].

2

Смерть м-ль Аиссе потрясла шевалье который до конца дней остался верен своей любви и в соответствующем духе воспитал их дочь, в 1740 г. ставшую виконтессой де Нантиа. Однако ни этот трогательный семейный культ, ни память друзей не спасли бы «прекрасную черкешенку» от забвения, если бы не обнаружилась впоследствии сравнительно небольшая связка писем, адресованных ею г-же Каландрини [305]. В них она с удивительной искренностью рассказала о последних семи годах своей жизни (осень 1726 – весна 1733), рассказала о том, что видела, думала, ощущала; о том, что ее радовало и мучило, восхищало и повергало в скорбь.

Письма эти явились настоятельной потребностью ее души; они возникли как следствие ее морального одиночества в то время, когда страдания ее и сомнения достигли высшего предела, когда исповедь сделалась для нее необходимой, а сочувственное внимание мудрого человека – бесконечно важным. Была ли г-жа Каландрини именно таким человеком – вопрос другой, но это и не имеет сейчас особого значения: к ней м-ль Аиссе взывала, на нее надеялась, от нее ждала спасительных наставлений и советов.