Письма к тетеньке

— А то как же, вашество! все надо в счет полагать! Конечно, мы, люди партикулярные, сидим и не догадываемся, а между тем в общей массе, да еще при содействии трудов комиссии несведения концов…

— Стало быть, и климат и местоположение — все нужно в счет полагать?

— Конечно, все. Там — горы, у нас — паспорты; там тепло, у нас — холодно; там местоположение — у нас нет местоположения; там сел да поехал, а у нас в каждом месте: стой, сказывай, кто таков! какой такой человек есть? Нет, вашество, нам впору попросту, без затей прожить, а не то чтобы что!

Он опять вытаращил на меня глаза и даже несколько как бы поглупел. Я тоже потерял концы и не знал, на чем я остановился, и почему на том, а не на другом.

— И все-таки… надоело! — наконец молвил он, вспомнив о своем недавнем приключении.

— Надоело — это так! Но что именно надоело — это еще вопрос!

— Суета надоела — вот что!

— И суета, да опять и то, что результатов никаких нет — а я что же говорю? Идем, бежим, а куда — не знаем! Даже на конках теперь во весь опор лошадей пускают! Раздавят человека, а для чего раздавили и какой от этого результат — не знают…

— Именно так!

— Вот хоть бы с вашеством… Пригласили вас, и вы уж совсем было приспособились, и вдруг: "извините, теперь некогда, пожалуйте, в другое время!"

— Вот именно я это самое и утверждал. А вы…

— И я. Объясниться нам нужно — вот и все. Все равно как в журнальной полемике: оба противника, в сущности, одно и то же говорят, а между тем, зуб за зуб!

— Так что ваша ссылка на чернозем…

— Чернозем — это само по себе. Это в своем месте будет значение иметь. А покуда нам нужно было объясниться — вот мы и объяснились.

Он раскрыл было рот, чтобы возразить, но подумал, хлопнул зубами и замолчал.

Я тоже, по-видимому, высказал все, что накопилось у меня на душе.

— Ну, дай вам бог! — сказал он, вставая и берясь за шляпу. — Прекрасная у вас квартирка… прекраснейшая!

В передней он в последний раз протянул мне руку и умилился.

— Так вот мы и познакомились! — произнес он с чувством. — На этот раз, надеюсь, прочно будет… Но если бы даже впоследствии и вышел результат, то, во всяком случае… Милости просим к нам! И я и Густя Вильгельмовна… Посидеть, побеседовать…

Наконец он удалился, а я сел к окошку и стал ждать результатов. И вдруг — курьер! — Откуда, друг? — Из Главного управления по делам печати… ах!

* * *

Впрочем, это мне только показалось, что курьер пришел, а в действительности в мой кабинет влетела «Индюшка». И вдруг вся моя квартира пропахла юпочным мельканием, кислятиной и вздором.

— Господи, какая скука! — приветствовала она меня. — Хоть бы кто-нибудь пригласил! Вчера ездила-ездила, вижу, у Чистопольцевых огонь, звонюсь, выходит лакей: барыне сынка бог послал, а барин сидят запершись в кабинете и донос пишут… Хоть бы запретили!

— Что запретили бы? рожать или доносы писать?

— Ах, какой ты! И без того скучно, а ты… Вот Дарья Семеновна — та отлично устроилась. Я, говорит, ma chere, с тех пор, как эта скука пошла, каждый день все в баню езжу!

— И ты бы ездила!

— Я не могу: в бане-то надо за номер пять рубликов платить, а у меня Пентюхово-то уж в двух местах заложено… В одном месте по настоящему свидетельству, а в другой раз мне Балалайкин состряпал… Послушай, однако ж, cousin! неужто я тебе так скоро надоела, что ты уж и гонишь меня?

— Христос с тобой, милушка! когда же я тебя гнал?

— Вот сейчас в баню посылал. Не бойся, пожалуйста! не задержу! Я к тебе за делом.

Говоря это, она подошла к зеркалу, высунула язык и начала подлизывать верхнюю губу.

— И ведь какая эта Чистопольцева! — болтала она. — Туда же, радуется: бог сына дал! Скажите, какое лакомство!

— Однако, мой друг, все-таки утешение!

— А по-моему, так хоть бы их совсем не было, этих сыновей… По крайней мере, я бы теперь на свободе, куда бы хотела, туда бы и поехала… Уж эти мне сыновья! да! что бишь, я хотела тебе рассказать?

— Не знаю, душа моя. Вот об дочерях ты еще ничего не говорила, так, может быть, об них что-нибудь молвишь…

— Ах нет, не об том. А впрочем, что ж дочери!.. Дочь тогда хороша, когда она на мать похожа, когда она «правила» имеет, а эти нынешние…

— Да успокойся, пожалуйста! вспомни лучше, что ты хотела мне сообщить?

— Ах, да… вот! Представь себе! у нас вчера целый содом случился. С утра мой прапорщик пропал. Завтракать подали — нет его; обедать ждали-ждали — нет как нет! Уж поздно вечером, как я из моей tournee[54] воротилась, пошли к нему в комнату, смотрим, а там на столе записка лежит. "Не обвиняйте никого в моей смерти. Умираю, потому что результатов не вижу. Тело мое найдете на чердаке"… Можешь себе представить мое чувство!

— Ах, бедная!

— Разумеется, побежали на чердак, и что ж бы ты думал? — он преспокойно прислонился себе к балке и спит! И веревка в двух шагах через балку перекинута! Как только вороны глаз ему не выклевали… чудеса!

— Ну, что уж! слава богу, что жив!

— Нет, ты представь себе, какие штуки он надо мной строит! Уж я кротка-кротка, а такую ему, мерзавцу, пощечину вклеила, что в другой раз, если уж он задумает повеситься, так уж… Нет, ты скажи, мать я или нет?