Письма к утраченной

Выходя из церкви, Стелла взяла Чарлза под руку. Фред Коллинз навел объектив. Стелла поперхнулась словом «жена», которое повторяла чуть слышно, и ей стало казаться, что внутри, в груди, слово это разгорается будто уголек, светит и греет. Стать женой – значит обрести защиту, настоящий дом, собственную посуду, мебель, шторы и покрывала, а не узкую полоску жизненного пространства в общей спальне, где сопят и трещат еще двадцать девчонок. Вспомнились свадебные подарки – ими весь стол в доме викария заставлен. Фарфоровый чайный сервиз, расписанный розами, от тетушки Чарлза; ваза розового хрусталя от мисс Бёрч, вышитая скатерть с салфетками от девочек из Вудхиллской школы. Стелла заулыбалась шире, и в этот миг сверкнула вспышка фотоаппарата.

А как преобразился церковный зал! Плесень, что затянула углы, спрятали за британскими флагами. Вообще-то зал мрачноват, может, из-за тускло-зеленой шерстяной обивки кресел, но нынче выглядит очень нарядным. Над столом растянут баннер с надписью «Да здравствуют новобрачные!».

И все так добры к Стелле. Даже родители Чарлза. Одетые заметно лучше остальных гостей, с натянутыми улыбками, свекор и свекровь поочередно коснулись щеками обеих щек Стеллы и сообщили о своей чрезвычайной радости. Не секрет, что сыну они подобрали другую кандидатуру – девушку из теннисного клуба в Доркинге, крайне необходимую для послеобеденного бриджа Лиллиан Торн; с безупречным выговором занимающую беседой гостей Лиллиан Торн. Впрочем, спасибо Торнам-старшим и на том, что не озвучивают своих предпочтений.

– Какое прелестное платье! – воскликнула Лиллиан и, отстранившись от Стеллы, оглядела ее с головы до ног. – Вы сами его сшили, милочка? Если так, значит, вы отличная модистка.

– Это платье одной леди из нашего прихода. Для меня его перешивали в дамском рукодельном кружке.

– Неужели? Что же вы мне не сказали – я бы отдала вам свое платье, от «Хартнелла»[1]. Оно обошлось в целое состояние, а теперь прозябает на чердаке. Если бы я знала, что вам нужно подвенечное платье, милочка Стелла, я бы не поленилась, вернула свое из чердачной ссылки.

Щедрое предложение; но, поскольку оно запоздало на три месяца, Стелла не нашлась что ответить.

Впрочем, Лиллиан Торн нимало не смутилась и продолжила атаку:

– И букет очаровательный, милочка Стелла. Правда, не мешало бы его спрыснуть.

Стелла бросила взгляд на цветы. Лиллиан была права. Розы – прелестные, старомодные чайные розы, с гордостью и затяжными церемониями пожертвованные Альфом Броутоном с единственного в его саду розового куста (остальные кусты давно уступили место грядам брюссельской капусты и картофеля), действительно завяли. Стелле вспомнились розы в саду Лиллиан, в Доркинге, такие же крепкие и безукоризненные, как хозяйка. Комплимент на самом деле был дамской шпилькой, притом куда острее розовых шипов.

– И не только букет, – пробормотал Роджер Торн, нетерпеливо поглядывая на Альфа, который за импровизированной барной стойкой распоряжался бутылками портера и лимонада. Мистеру Торну каким-то образом удалось добыть целый ящик шампанского, но до него у Альфа Броутона дело пока не дошло. Жители Кингс-Оук не привыкли к подобной роскоши, и Альф, практичный приверженец портера, едва ли представлял, как открывается шампанское.

Стелла выбрала лимонад. Беседа со свекровью требовала максимальной осторожности – совсем как рейд по морю, где полно немецких мин. «Дело не в тебе, а во мне», – лаконично выразился Чарлз, глядя не на Стеллу, а в окно поезда. Они возвращались из Доркинга. Родители никогда его не понимали, продолжил Чарлз. Схватились за сердце, едва он объявил, что намерен посвятить жизнь Богу. Они, видите ли, обеспечили ему место в отцовском бизнесе. Стеллу пронзила острая жалость к Чарлзу. Да, она ничего не смыслит в семейной жизни, но скоро они поженятся. Они построят собственную семью, и Чарлз станет центром этой семьи, и исцелится пониманием Стеллы, и утешится ее любовью. Потому что в сердце Стеллы – целые пласты нерастраченной любви.

– А где Чарлз? – с раздражением вопросила Лиллиан, словно прочитав мысли юной невестки. – Я с ним еще слова не сказала.

«Не вы одна», – подумала Стелла.

В зале было людно, те, кто не утруждал себя посещениями службы, явились бесплатно поесть. Почти всех этих людей Стелла видела впервые. Слава богу, здесь Нэнси, в бледно-голубом атласе, который плохо сочетается с сигаретой. Словно сошла со страниц «Пикчер пост»[2]. Этакая старлетка за кулисами. А Чарлза в зале нет. Краем глаза Стелла уловила некое движение во дворе.

– Вот же он, с Питером!

Питер Андервуд, шафер, друг Чарлза еще со времен семинарии, ныне – викарий в крохотном приходе Дорсета. Чарлз много о нем говорил, но прежде Стелла не встречалась с Питером Андервудом. Восторженный тон жениха рисовал в ее воображении фигуру внушительную, харизматичную – а взору предстал тщедушный циник с землистым лицом и совиными глазами. Впечатление усугубляли очки.

– Ему следует быть здесь, – процедила Лиллиан. – Ему следует принимать поздравления вместе с молодой женой.